Элохим - страница 59

– А что разве не так? – возразил недоуменно Николай Дамасский.

– Нет не так, – ответил Дворцовый Шут. – Тебе факт нужен? Вот тебе факт. Царь обрезан, а Черный Евнух нет.

Черный Евнух шлепнул Дворцового Шута по затылку.

– Откуда знаешь, что я не обрезан? А может как раз наоборот, обрезан!

– Чего злишься, дурак! – недоуменно сказал Дворцовый Шут, потирая затылок. – Тебя же сравнивают с самим царем. Радуйся!

– Кончайте базарить, – сказал царь и обратился к Г.П. – Учитель, вот вам пришлось много лет прожить в Афинах. Скажите, в чем самая главная заслуга греков, так сказать, перед человечеством?

– Греки, вроде бы, первыми разделили вещи по категориям, – ответил Г.П. – У них категориальное мышление. Все разделять и раскладывать по полочкам.

– Не очень ясно, – посетовал царь. – А нельзя ли попроще?

– Κατηγορια означает обвинение. На афинской агоре от обвинителя – κατηγορος’а, требовались четкость и ясность речи при выдвижении обвинений – κατηγορεω против кого-либо, что в свою очередь требовало умения все строго разделять и не путать между собой. Афиняне научились пользоваться словом, как мясник ножом. У них связь мысли, слова и действия приобрела стройность и остроту. В тоже время, человечество приобрело мышление, острое как нож, а именно, категориальное мышление. Так что скачок человечества от Думания к Мышлению впервые произошел у греков на афинской агоре. Теперь-то ясно?

– Ясно, – ответил непроизвольно царь, а потом прибавил: – Но убей меня, ничего не понял.

– Учитель, позвольте привести пример с греческой армией, – вмешался Йешуа бен Сий.

– Валяй.

– Когда-то, – начал Йешуа бен Сий, – во времена Сократа и Платона у древних греков поощрялась любовь между воинами. Считалось, что любовники дерутся вместе более отважно. И вот один предводитель с категориальным мышлением в башке, вроде бы решил выяснить, кто есть кто у него в армии. Приказал всем, кто получает удовольствие встать направо, а кто предоставляет его – налево. Вся армия пришла в движение. Кто направо, кто налево. Лишь один остался посередине. «А ты чего стоишь, чудак?» – спросил предводитель. А тот ответил: «Не могу самоопределиться. Расколоться мне пополам, что ли?!»

Все рассмеялись, одни громко, другие тихо.

– Не обиделся, Эврикл? – спросил царь своего лакедамонского друга.

– Нисколько, – ответил тот. – Сократ как-то сказал, что Алкивиад, пока юн, обольщает мужчин своей красотой, но как только возмужает, ею же будет соблазнять женщин.

– У греков есть чувство юмора, чего не скажешь о римлянах, – заметил Г.П. – Они слишком серьезны.

– И слишком сильны, – добавил царь.

– Это только нынче, – парировал Г.П. – Но недостаточно умны, чтобы сохранить свою силу надолго.

– С римлянами общаюсь я давно. Но иногда кажется, что ни они меня не понимают, ни я их. Отчего это, Учитель? – спросил царь.

– Мы разные. Вроде бы, по-разному видим мир. По-разному понимаем его.

– Но мир-то один, – сказал Ферорас и спросил Г.П. – Учитель, вы что, хотите сказать, что римляне отстают от нас умом? Вот прелесть!

– И не только умом, – ответил Г.П. – Отстают и во времени. Лет эдак на полторы тысячи.

– Но римляне теперь, так сказать, властители мира. И это самое главное! – спокойно возразил царь и встал с места. Обвел взглядом присутствующих. Шум за столом стих.

– Дорогие гости и друзья! Думаю, все согласятся, что при мне иудейский народ достиг наибольшего процветания за всю свою историю.