– Не ближний свет, – заметил водитель пошарпанной тойоты, пожилой мужик в норковой кепке. – И снега вон как навалило. Это здесь, в центре, дороги чистят, а там… вдруг застрянем.
Шаламов проигнорировал его брюзжание, однако дороги и впрямь были занесены, и чем дальше от центра, тем сильнее. Поэтому автомобили ползли еле-еле. К самому общежитию водитель наотрез отказался подъезжать:
– Я там забуксую. Вон какие сугробы.
Спорить с ним они не стали.
– Может, в магаз заскочим? Здесь по пути… – с надеждой предложил Лёва.
– За водкой, что ли? – догадался Шаламов.
– Так для храбрости!
– Ладно.
Лёвин магазин прятался в подвале блочной пятиэтажки. Продавщица, огненно-рыжая тётка, узнала Лёву моментально и предъявила долг за какой-то прошлый раз. Шаламов расплатился, взял литр «Пшеничной», пару пакетиков «Зуко», банку маринованных огурцов, упаковку сосисок и сникерс для вахтёрши. Всё это добро огненногривая продавщица бережно уложила в пакет и пригласила заходить ещё.
Вахтёрша подаяние приняла благосклонно и даже не потребовала с Шаламова студенческий.
– Взяточница, – буркнул под нос Лёва, поднимаясь на свой второй этаж.
Общажный быт всегда угнетал Шаламова своей откровенной убогостью. Каждый раз он внутренне напрягался, глядя на эти расхлябанные фанерные двери, панцирные сетки на ящиках, разномастную мебель, которой давно пора отправиться на свалку, закопчённые потолки, ржавые раковины. Но самое плохое – это уборная. После её посещения хотелось с ног до головы искупаться в дезрастворе. Шаламов старался бывать у Лёвы как можно реже, хотя истинную причину скрывал – не хотел прослыть чистоплюем.
Лёва делил комнату ещё с двумя пареньками, которые завидев гостя с полным пакетом съестного, проявили искреннее радушие. Повскакивали с коек и к столу. Шаламов прежде с ними уже знакомился, но успел забыть обоих. Они с готовностью и без малейшей обиды о себе напомнили. Затем все уселись за колченогий стол, трижды всей компанией выпили «для храбрости» и пошли к Оксанке. Той дома не оказалось. Не огорчаясь ничуть, вернулись к себе. Снова – для храбрости, снова – поход в двести пятнадцатую комнату, снова – никого. А потом уже и про Оксанку, и про её серьёзных приятелей забыли. Спустя два часа одного из Лёвиных сожителей снарядили за добавочной порцией. Шаламов дал денег, но сам идти в магазин отказался наотрез.
К тому времени, как гонец вернулся из магазина, к Лёве подтянулся народ из соседних комнат, и вечер перерос в шумное масштабное гуляние. Гости приходили запросто, но каждый приносил какое-нибудь угощение: кто – хлеб, кто – варенье для запивона, кто – брикеты с китайской лапшой. Один парень, бритый наголо, явился без еды, но с гитарой и на радость всем весьма неплохо пел Цоя, «Чайф», «Алису». Только на его пение, видать, стекались всё новые лица.
Места за столом всем не хватало, пришлось потесниться. Лёва усадил к себе на колени смазливую буряточку, у Шаламова тоже примостилась миниатюрная блондинка в облегающей майке. Ее волосы пахли «Head&Shoulders» и щекотали лицо. Сначала это немного раздражало. Но потом она вроде бы и ненамеренно, но так соблазнительно выгибалась и двигалась то вперёд, то назад, что Шаламов стал подумывать о том, где бы с ней уединиться. Девушка же, почувствовав его реакцию, как будто специально стала ещё больше ёрзать. Он погладил её по бедру, и руку она не убрала, даже наоборот прильнула плотнее. Шаламов хотел уж было позвать её выйти, как бритоголовый гитарист по просьбе кого-то из девчонок вдруг запел: «Ты меня на рассвете разбудишь…». И сразу – точно ушат ледяной воды и тысячи игл под кожу. Внутри всё болезненно съёжилось. Даже хмель моментально выветрился. Не церемонясь, он спихнул девчонку с колен, схватил куртку и, не реагируя на оклики, вышел из Лёвиной комнаты, как будто из клетки вырвался.
