ЭМОЦИИ БЕССМЫСЛЕННЫ - страница 2

Только когда передо мной, наконец, оказался толстый красно-коричневый кусок мяса с красивой румяной коркой, я успокоился. Свинина у меня вышла отлично, и теперь я вовсе не боялся, что мог кому-нибудь не угодить. Официанты все еще носились по веранде из одного конца в другой, подавая блюдца, салфетки и приборы, но вся наша выпускная свита, а также родители, уселись на свои места и громко ожидали последнего пира. Вокруг стола, пестрившего салатами и разноцветными бокалами, не утихал шум: трещало разлитое на сотню человек шампанское, звенящие сверчки не переставая кусали воздух и о чем-то разговаривали люди. Передо мной сидели две девочки и женщина – вероятно, чья-то мать, – и я не помню, чтобы они замолкали хоть на секунду. Отовсюду, со всех углов стола летел простой, преисполненный радостью смех, и такой он был громкий и веселый, что, казалось, нарочно посылался людьми, чтобы позадирать неудачи и горе своей беспечной задорностью и широкой улыбкой, чтобы хаос жизни знал: какие бы козни он ни строил, все они ничто, и никого они не коснутся. Все вокруг было такое радостное; я действительно не могу припомнить ни одного лица без улыбки – там, у стола, мне представилось, что смеялся сам воздух.

И при таком счастливом шуме, заполнившем веранду, было совсем спокойно, бестревожно: гладкий свет ярких люстр окутывал всех и как будто бы обнимал. Лампы иногда источают такие гнилые мерзкие лучи, от которых становится жарко, тесно и просто противно, они, как ядовитый туман, навязывают в мозгу что-то терпкое и заносчивое, отбирая все хорошее и здоровое, а есть другие; так вот этот свет был таким, который кладет на пространство мирное и спокойное, внося во все окутанное окружающее что-то счастливое и приятное, от чего становится удобно и комфортно – как кажется, везде. И все было хорошо. Один раз я обернулся посмотреть на правый конец стола и поразился тому, как дружно Вася Винокурин разговаривал с Лешей Горбинкой: на протяжении многих лет Вася, слывший хулиганом и задирой, без конца кого-нибудь обижал, и Леша был как раз тем скромником – незаметной фигуркой, – к которому все приколы и издевки относились. Не проходило и дня, чтобы из Васи не выходило пары обидных усмешек, но это были вовсе не такие жидкие и противно-въедливые, как весенняя грязь, замечания, которые с особенной вредностью и язвой получаются у девочек, но всегда были липучими и надоедливыми. И вдруг они сидели рядом, о чем-то шутили, и их лица были просты, а веселые блестящие улыбки действительно ничего за собой не прятали. Они смеялись и просто общались, как добрые друзья, и от этого наблюдения в душе моей разлилось что-то теплое, что приумножило и без того великое счастье, бегущее внутри вместе с кровью.

Перед тем как все блюда были расставлены, в самое последнее мгновение до объявления долгожданного ужина, сквозь большую раму я взглянул на небо. Медное оранжевая пластина начинала тускнеть, и ее краски медленно отмирали и блекли, открывая бледную воздушную пелену. Только одна едко-красная полоса горела у самой линии горизонта, изрезанной и погнутой далекими темными холмами. Ветер не задувал за шторы и потому даже не проникал к нам на веранду. На улице уже значительно потемнело к тому времени, и ночь начинала пускать по воздуху мрак, как корень врастая в пространство и очерняя лежащие в нем предметы. Нас же на веранде гладил яркий теплый свет и гулял раскатистый, ничем не озабоченный смех, и чем выше он рассекал по веранде, тем самодовольнее и увереннее в незыблемом, разумеющемся и должном счастье был его источник. Но таких было много. Безмерно счастливыми там сидели и мы, и наши родители, и у всех не сходили с лиц широчайшие светящиеся улыбки, а с ума не убиралась беспечная радость, точно она прилипла. Да я и сам пребывал в наилучшем расположении духа – все было слишком хорошо, никого теперь уже ничто не заботило: никакие экзамены, оценки и все прочее, что так бессмысленно казалось страшным от тупого ожидания. Теперь все это позади, а предстоящее – только впереди.