А теперь какую-то чепуху понес отец. Сейчас его слова были обращены прямо к Питеру, поэтому пришлось тому нацепить маску послушного сына и воспринимать речь отца внимательно, словно это было для него важным.
– Питер, я всерьез считаю, что тебе следует заняться выбранной карьерой до того, как твой брат вернется.
– С чего вдруг? – спросил Питер.
– О, вот только не надо изображать наивность. Ты что, не понимаешь, что брат Эндера Виггина может поступить в любой колледж, в какой только захочет?
Отец произнес эти слова с таким видом, будто это самое умное из всего сказанного человеком, который еще не обожествлен сенатом Рима, не канонизирован Ватиканом… ну и что там еще полагается. Отцу, похоже, и в голову не могло прийти, что отличные оценки Питера и его идеальные результаты на вступительных тестах колледжей сами по себе позволят ему поступить куда угодно. Питеру не нужно примазываться к славе брата. Но нет – в глазах отца все хорошее в жизни Питера проистекает только от Эндера. Эндер, Эндер, Эндер, Эндер – что за идиотское имя!
Но если так думает отец, значит так будут думать и остальные, – это неизбежно. По крайней мере, все те, кто недотягивает до определенного минимального уровня интеллекта.
Все, что видел Питер, – бонус публичности, который сможет ему обеспечить возвращение Эндера. Но отец напомнил ему еще кое о чем, а именно: все свершения Питера в глазах людей будут принижены лишь в силу того, что он старший брат Великого Эндера. Да, люди увидят их стоящими плечом к плечу – и станут задаваться вопросом: почему брат Эндера не был принят в Боевую школу? Питер станет выглядеть слабым, недостойным, уязвимым.
Вот он – его брат, заметно выше ростом, оставшийся дома и не сделавший ничего. «О, но я же написал все эти эссе Локка и положил конец конфликту с Россией, прежде чем он мог развиться в мировую войну!» Что ж, если ты такой умный, почему ты не помог младшему брату спасти человечество от полного уничтожения?
Огромные возможности с точки зрения пиара! Но одновременно – сущий кошмар.
Как можно использовать великую победу Эндера, но сделать это так, чтобы самому при этом не выглядеть прилипалой, примазавшимся к славе брата? Это будет крах, если он снимет маску, а на его лице обнаружится жалкое: «А я тоже! О, вы думаете, мой братец крут? Что же, я заставлю вас узнать, что я тоже спас мир. Своим – мелким, печальным и убогим – способом».
– Питер, с тобой все в порядке? – спросила Валентина.
– О, что-то не так? – спросила мама. – Дорогой, дай я на тебя взгляну.
– Я не стану раздеваться и не дам замерять температуру ректальным термометром лишь потому, что у Вэл глюки. И я выгляжу совершенно нормально.
– Как только у меня начнутся глюки, я сразу дам тебе знать, – заметила Вэл. – Уж они-то точно будут приятнее твоей физиономии, застывшей с таким выражением, словно тебя вот-вот вырвет.
– Отличная коммерческая идея, – практически на автомате откликнулся Питер. – «Выбери свою галлюцинацию!» О, постой, это уже опробовано, называется «запрещенные наркотики».
– Не фыркай презрительно на нас, убогих. Тот, кто подсел на расчесывание своего эго, в наркотиках не нуждается.
– Дети, – сказала мать. – Неужели, когда Эндер вернется, его встретит это?
– Да, – в унисон ответили Вэл и Питер.
– А мне так хотелось надеяться, что он найдет вас чуть более зрелыми, – вставил свое слово отец.
