– Стойте! – вдруг сказал Ёнька. – Мама, ты слышишь? Мальчик плачет.
– Конечно, слышу, – ответила мама то ли с сомнением, то ли с возмущением.
Она замерла на месте. Шум дождя и ветра перекрывал все звуки. Не думая о последствиях, я прошептал заклинание и велел буре остановиться. Стало тихо. Капли повисли в воздухе, деревья замерли, напружиненные ветром. Даже сам ветер застыл и только пыхтел от натуги, удерживая лес согнутым.
– Ветер стоит отпустить. Пыхтит сильно, – сказала мама Ёньки так буднично, как будто моё чудо и не чудо вовсе. – Ничего не слышно из-за него.
Я позволил ветру освободить деревья, и они разом выпрямились. Нас окатило брызгами. Извиняясь и благодаря, лес пару раз качнулся и снова замер. Только один дуб продолжал крупно и часто дрожать.
– Кого мы ищем? – прошептала мама.
– Менябросиля, – отозвался Ёнька.
– Он очень тонкий, – добавил я. – Такой лёгкий, что может даже на слове влететь в ухо.
– На любом слове? – уточнила мама.
– Конечно же нет, – ответил я. – На лёгком он не удержится. Ещё он любит одинокую тишину и неотвеченные вопросы.
– Какую тишину? – спросил Ёнька. – Одинокую?
– Одинокую, – кивнул я. – По дружной тишине Менябросиль ходить не умеет.
– Я думаю, что ваш Мунтибрюксель там, – мама сложила зонтик и указала им на трясущийся дуб.
– Менябросиль, – поправил я её. – Вы уверены?
– Вы издеваетесь? – возмутилась Ёнькина мама и пронзила меня взглядом.
– Действовать нужно быстро. Скоро люди придут. Ёнька, ты тоже его слышишь? – спросил я.
– Ага, – ответил мальчик. – Он плачет и говорит, что его все бросили.
Мама вздохнула и вместе с коляской пошла вперёд. Прямо по мокрой траве.
– Не приближайтесь! – шёпотом прокричал я.
– Ой, ну хватит! – приструнила меня Ёнькина мама. – Ну, Менябросиль, скажи, кто тебя бросил? Почему такого хорошенького мальчика отпустили одного в этот мокрый и тёмный лес?
Её смелость сделала мой страх постыдным. Я разозлился на темноту вокруг и воздел руки в небо. Ёнька хихикнул. Смех его отразился от моих рук и угодил в тучу. От этого там образовалась дыра. На трясущийся дуб упал луч солнца.
– Это неслыханное безобразие, – приговаривала тем временем Ёнькина мама. – Такие славные малыши просто обязаны жить в постоянном внимании.
Пока мама уговаривала тощего проказника, сын её толкал меня в бок. Сначала я думал, что он случайно, но, обернувшись, увидел надутые губы.
– Ты чего это, Ёнька? – спросил я.
– Я не буду с тобой дружиться, – едва не плача, сказал мальчик.
– Вот тебе и раз… – растерялся я.
– Ты зачем с мамой такой? Как дурачок…
– Слушай, Ёнька… – замялся я. – Я не специально. Само всегда так выходит.
– Зачем?
– Не знаю, – сказал я и задумался. – Видишь как… Если мне начинает хотеться кому-то нравиться, то мне очень не нравится хотеть этого. Наверное, нравиться у меня получится, но это буду уже не я. Придётся каждый раз притворяться. Лучше уж пускай не любят, но именно меня. Или наоборот – именно меня и любят. Понятно? – спросил почти без надежды.
– Угу, – шмыгнул Ёнька и потёр нос. – Только непонятно. Ты же всё равно притворяешься, только дурачком.
– Ну и ладно.
– А мне нравится нравиться. Но иногда это скучно.
– Вот! – я поднял палец. – Лучше уж как я. Так веселее. Если все заскучают – мир совсем порвётся.
Ответить Ёнька не успел.
– Менябросиль! Ты где?! – крикнула мама, обращаясь к дереву. – Если ты пообещаешь не залезать в уши к моим детям, то я могу взять тебя к себе. У нас в деревянном комоде и место есть.
