– Прости, что не была сильна. Прости.
Слезы намочили мой кафтан.
– Но ты была сильна, была. Ты несла истину в своем сердце. Сжимала эти пылающие угли, в точности как и я, только прятала их в рукаве.
Он опять сочинил слова за меня. Чудесно.
– Но ты все еще во мне сомневаешься?
Вафик поднес руку к эмблеме на своей шее: трон, поднятый над землей. Эмблема Философов. Значок погнулся так, что уже не исправить.
– После всего, что ты для нас сделала, да простит меня Лат за сомнения. Я буду на твоей стороне, Сира. Можешь на меня положиться.
Хотя в совет входило семь человек, только трое принимали решения. Йотриды из совета делали то, что скажет Пашанг. Силгизы – то, что скажет Гокберк. А я… Я делала то, что пожелаю.
Поэтому с Гокберком в пыльной и пустой приемной, ведущей в тронный зал, я встретилась с долей трепета. Как бы мне ни хотелось размозжить ему голову молотком, он служил противовесом Пашангу, фактически ставшему регентом. И они оба были мне нужны, чтобы поддерживать равновесие. До поры до времени.
– Кузина, – сказал он. Так он меня называл. И никогда при этом не улыбался. – Из всех членов твоей семьи я всегда молился только за тетю Хафсу. Она постоянно проклинала святых. Приезд твоей матери в добром здравии всех нас вдохновил.
Его глаза никогда не улыбались, а губы тем более. Даже самое изысканное вино не могло его развеселить. Гашиш, опиум, кат, сома, голубой лотос – что бы Гокберк ни заглатывал, он оставался все той же уродливой стеной. И в этой уродливой стене имелась уродливая трещина – боевой шрам на щеке, разделяющий бороду надвое и оставивший змеящуюся расщелину на месте уха. Он всегда оставался красным, как будто кровоточил.
– Помню, как мой отец брал тебя на охоту, когда твой наливался кумысом. Ты не молишься за него?
– Мой отец был неверующим. А твой – разочарованием. Как и твой брат.
Да уж, он не любитель сладких речей.
– А принесет ли пользу племени твое восхождение, Гокберк?
– Если не принесет, можешь первой нассать на мою могилу.
Его показная праведность сочеталась с грубым юмором, за который его так любили грубые воины.
– Я не стану этого делать, кузен. Мертвых не следует оскорблять.
Гокберк гортанно хмыкнул, как будто забулькал.
– И кто тебе это внушил? Селуки со своими святыми? Мертвые так же живы, как и живые, а живые так же мертвы, как и мертвые. – Красноречием он тоже не обладал. – Мы проклинаем мертвых святых так же, как и живых.
Иногда Гокберк и слышал плохо, потому что у него осталось всего одно ухо. Но беспокоило меня то, как плохо он понимает мысли.
– У меня есть одно предложение, – сказала я в надежде, что все-таки получу от этой кошмарной встречи что-нибудь полезное. – Между нашим племенем и йотридами еще слишком много затаенной злобы. Хочу ввести закон о браке. Йотриды должны жениться на силгизках, а силгизы на йотридках. Разрешить сделать исключение можем только мы.
Он медленно кивнул.
– А что об этом думает каган Пашанг?
– Я пока что не обсуждала это с ним. Конечно, здесь нам понадобится единодушное согласие. Я не поставлю это предложение на голосование, если тебе оно не нравится.
– Вообще-то, кузина, мне оно нравится. Можешь рассчитывать на мою поддержку.
Только одно мне нравилось в Гокберке: он принимал решения без промедления. Вот почему он возглавил силгизов, не считая того, что родился внуком бывшего кагана. Люди часто предпочитают безрассудную решительность долгим размышлениям. Он не утомлял аргументами. Да или нет. Черное или белое. За таким человеком легко следовать. Мудро ли это – совсем другой вопрос.
