Судоговорение началось обвинительною речью прокурора, который, как гласит отчет, произнес обвинение мерным и стройным голосом. Небольшая стычка между сторонами произошла в то время, когда прокурор стал показывать «публике» (sic) шкворень, найденный в избе одного из подсудимых…
Защитник. Шкворень, находящийся в суде, не тот самый, которым совершено преступление.
Прокурор. Шкворень наподобие этого.
Предс. Черемухин. Это не тот шкворень?
Прок. Наподобие.
Черемухин. Тот мы бросили.
Прок. Ну да, подобный этому, я говорю.
Затем начался допрос подсудимых, причем председатель говорил с ними на ты.
Черемухин, сознавшийся на предварительном следствии, стал решительно отрицать свою виновность. На вопрос прокурора, почему он прежде давал другое показание, Черемухин отвечал: Ваше благородие! следователь Щелкалов бил на следствии два раза, схватил нож и замахнулся на меня.
Предс. Ну, хорошо, а вы не сговаривались с Комаровым?
Черемухин. С Комаровым?
Предс. Да, да.
Черемухин. С ним… я… нет… не могу знать.
Предс. (обращаясь к священнику). Позвольте попросить вас, батюшка, сказать преступнику (sic!), что нераскаяние есть один из тягчайших грехов.
Священник, надев епитрахиль и взяв крест и Евангелие, начал увещевать тихим голосом.
Черемухин. Ей-богу, батюшка, таких делов не делал. Никто во всей деревне на меня не пожалится; кажется, курицы не обидел. Что я сказал вам правду, вот вам, коли хотите, и крест Христов, и святое Евангелие. А я знать ничего не знаю и не виноват, вот что!..
Энергичная защита и неожиданное упорное запирательство подсудимого, по-видимому, произвели и на участвующих в деле лиц и на публику сильное впечатление.
Между прокурором и защитником начался следующий любопытный диалог.
Прокурор. Что вы думаете, г. защитник, о таком запирательстве преступника?
Защитник. Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Сознаться или не сознаться за подсудимых я не могу – это дело их самих.
Прок. Однако объяснение этого запирательства необходимо. Вы виделись с подсудимым в местах заключения и читали самое дело…
Черемухин. Я говорю, как перед смертью.
На этом заканчивается допрос Черемухина; его уводят и вводят в зал Комарова. Он сознается, но сваливает главную вину на других подсудимых.
Защити. Это сознание подкреплено обстоятельствами дела и прежним показанием Черемухина.
Свящ. Что тебя принудило быть участником в убийстве?
Комаров. Я сознаюсь как перед Богом, так и перед вами, батюшка. Я решился обворовать Подшивалова, но намерения убить не имел.
Вводят третьего подсудимого Щукина. Щукин также запирается и объясняет возбуждение обвинения наущением «зловредного» шурина своего. На увещания священника он отвечает: «Ну, что же, поцелую… ведь и у нас есть батьки» (с наглостью хватает и целует крест). На замечание председателя, что крестьяне не одобрили поведения подсудимых, Щукин скороговоркою отвечает: «Помилуйте, гг. сенаторы! крестьяне говорят по злобе, потому что я не попал в рекруты. Ваше благородие, войдите в мое положение и гражданский (губернатор) князь Оболенский…
Прокур. (перебивая его). Это не идет к делу.
Защити. Дайте ему говорить, может и договорится до чего-нибудь. Запрещать подсудимому оправдываться нельзя.
Прокур. Это не есть запрещение, а оценка выслушанного.
Щукин. Князь гражданский Оболенский, губернатор, сказал мне: «В Богородске не возьмут, а в Москве я сам буду, а с тобой язык будет…»
