– Это что, тоже от радости? – спросил он и сразу же пожалел об этом. Безобидный и снисходительный вроде бы вопрос Татьяна восприняла совсем неадекватно. Потоки слез брызнули вмиг из ее красивых иссиня-черных глаз. Она сидела согнувшись, пряча лицо в ладонях и плакала навзрыд. И этот плач, и совсем не театральное рыдание, заставили вздрогнуть чувствительное сердце Ивана. Ему вдруг передалась вся боль и горечь отвергнутой и непонятой женщины, красивой и молодой, любящей и так хотевшей быть любимой, но обделенной по каким-то неведомым случайностям судьбы, этой, на первый взгляд незначительной малостью.
Иван с каменным выражением лица стоял рядом с рыдающей Татьяной, и пожалуй впервые в жизни не знал что делать. Никогда в жизни своей, ему не доводилось так сильно унижать женщину, пусть и неосознанно. Конечно и она была не на высоте, но разве можно было себя, умудренного жизненным опытом мужчину в расцвет сил, сравнивать с молодой, жаждущей любви, опьяневшей женщиной? Ведь она – женщина! И этим все сказано.
Надо было как-то исправить эту, совершенно дикую ситуацию, и Иван понял, что не уйдет отсюда до тех пор, пока не помирится с Татьяной и не расставит все точки над i. Все. Сейчас он ее успокоит, а потом обстоятельно объяснит ей, что он монах в миру. И что у него, как и у всех живущих на Земле, есть определенная задача, какая правда он еще не до конца понял, но не суть важно. Важно чтобы она поняла, что он не может жить как большинство, ведя чисто потребительский образ жизни. Он отныне живет монашеской жизнью и значит отношения между ними могут быть только сугубо дружескими. Он сел рядом с ней на диван, обнял ее за плечи и нежно прислонил ее вздрагившую голову к своей груди.
– Прости Тань, я не со зла, – сказал он примирительно, гладя ее по волосам. Татьяна доверчиво притулилась к нему, шмыгая носом и успокаиваясь. От ее слез рубашка Ивана вмиг стала мокрой, и сквозь мокрую материю до него прошел жар от ее левой груди. Это становилось уже опасно – и какой мужчина, будь он даже трижды монахом, способом выдержать такое? Иван сделал осторожную попытку отстраниться от женщины, и она, поняв намеренье, сама отодвинулась на полметра и взглянула на него заплаканными, но уже совсем трезвыми глазами.
– Что, не нравлюсь? А помнишь говорил, что любишь? – этот вызывающе-наивный вопрос о былом, вызвал у Ивана чувство умиления. Он с улыбкой смотрел на Татьяну, похожую сейчас на обиженную школьницу и думал о том, что в сущности она так и осталась девочкой-подростком с их двора. Да, он хорошо помнил длинноногую девочку пятнадцати лет, с обожанием глядевшей при встречах на него – капитана ВВС, и даже как-то сыграл с ней несколько сетов в теннис, благо корт находился совсем рядом с домом. А разве мог он забыть тот день, когда она решительно подошла к нему, одиноко курящего на скамейке у подъезда – истинные хозяева этих скамеек – бабульки – удалились тогда на вынужденный перерыв, начался очередной сеанс «Рабыни Изауры» – и выпалила ему в лицо:
– Ты можешь думать обо мне что угодно, но я все-таки скажу: – Я тебя люблю!
Чего стоило ей тогда сказать это признание взрослому мужчине, знала только она сама. Иван видел лишь внешнее проявление ее поступка на лице, юном, здоровом, вмиг покрывшемся ярким румянцем стыда или смущения. После этого она повернулась и пошла к подъезду, зная что он смотрит ей вслед и поэтому стараясь идти спокойно и ровно, стараясь не уронить своего девичьего достоинства. У самой двери ее догнал голос Ивана:
