Эпос о бессмертном Ивановиче - страница 17

– Стой, —

и в тот же миг Харчук увидел призрака, одетого в рубашку, как у Ивановича, и с такими же точно, как у того, шрамами на лице, замершего на краю обрыва, темными впадинами на месте глаз вглядывавшегося в сполохи бушевавшего в ночи шторма, озарявшего горизонт адскими вспышками тонких, как волоски, молний, и не успел Харчук что-то пробормотать в ответ, как призрак так же внезапно исчез, растворившись в тумане, и если бы не донесшийся из темноты звук удалявшихся шагов, то Харчук мог бы подумать, что все это ему привиделось, ведь заблудившемуся ночью в степи человеку со страху еще и не такое померещится, но туман уже постепенно рассеивался и сначала робко, а потом все ярче стали перемигиваться звезды, и вот уже, раздвинув тучи, месяц пошел гулять по небу, указывая ясным и ровным сиянием путь пасущимся в ночной степи дорогам, нарисовав поля, холмы и одиноко стоявшую на возвышенности машину, и разглядев огоньки показавшегося невдалеке рыбацкого хозяйства, Харчук готов был плясать от радости, а вскоре он подъезжал к распахнутым настежь знакомым воротам, где его встречала приветливо вилявшая хвостом собака, и разливая коньяк в облупившиеся эмалированные кружки с надписью «Рыбсовхоз», Харчук в подробностях живописал свои злоключения, как, заблудившись в тумане, лишь благодаря чуду он едва не свалился с крутого обрыва, ни словом не обмолвившись про призрак, у которого он, к сожалению, не догадался спросить насчет кладов, и находясь под впечатлением от своего рассказа, если и приукрашенного, то лишь самую малость, только Харчук умолк, сидевший за столом рыбак, что был повыше ростом, уставившись в кружку, неторопливо поведал, как, возвращаясь однажды ночью из города вместе с кумом на его «Жигулях», задремав, они прозевали нужный поворот и, вылетев на полном ходу в поле, в густом тумане пытаясь найти отвалившийся при приземлении глушитель, натолкнулись на призрака, которого не отличить было от человека, и завершив загадочную историю выводом:

– Если бы мы хоть звук издали, он бы нас тоже заметил, —

рыбак замер, прислушиваясь к плеску набегавшей на камни морской волны с такой необычной сосредоточенностью, что его устремленный в темноту взор потемнел, а загоревшее и обветренное лицо наоборот побледнело так, что от усов на подбородок легли длинные, как пики, тени, а когда, высказав имевшееся у каждого собственное мнение по поводу призраков, гости потянулись к кружкам, за весь вечер не проронивший ни слова другой рыбак, тот, что был невысокого роста, отогнав собаку, наевшись ухи и хлеба, выпросившую не один кусок колбасы у Ивановича, влил в себя оставшийся коньяк и, неожиданно поддержав дайвера, прошлым летом ныряя недалеко отсюда, километрах в десяти от берега, в толще мутной воды разглядевшего очертания лежавшей на дне моря подводной лодки, на другой день таинственным образом исчезнувшей, голосом немало повидавшего в своей жизни человека произнес:

– В этом море много чего есть, —

но, что он имел в виду, Харчук так и не узнал – с трудом поднявшись из-за стола, на шатавшихся ногах он добрался до лежака и, рухнув как подкошенный, мгновенно заснул, тревожно всхрапывая и вздрагивая во сне, а утром голова у Харчука все еще гудела от коньяка, когда впереди показался Севастополь, радостно встретивший путешественников сиявшей под палящим солнцем белизной вымощенных инкерманским камнем улиц, цветущими городскими парками и застывшими в бронзе обелисками героических матросов, капитанов и флотоводцев, с зеленых холмов со всей строгостью взиравших на шнырявшие в бухтах прогулочные катера, и задержавшись у скульптурной группы из похожих на купидонов пятерых октябрят, танцующих взявшись за руки, съев по пирожку у входа на Графскую пристань, пройдя через дорические колонны с античными статуями в нишах, Иванович и Харчук спустились широкой каменной лестницей на деревянный причал с двумя скучающими мраморными львами, и изучив пытливым взором старинные форты и казармы, краны доков, буксиры и выкрашенные в цвет штормящей волны военные корабли, Харчук так впечатлился увлекательным рассказом Ивановича о способностях современных крейсеров, эсминцев и даже сторожевиков эффективно выполнять поставленные задачи, что, подъезжая к Балаклаве, он предложил Ивановичу подняться на макушку возвышавшейся над бухтой горы, где, осмотрев останки заброшенной девятнадцатой батареи с открывавшимся из огороженных брустверами орудийных двориков завораживающим видом на сливавшуюся с краем земли морскую даль, не вступая в спор с Харчуком, из любопытства облазившим отвечавшие гулким эхом бетонные казематы и, ничего интересного не найдя, неожиданно заявившим, что, благодаря научному прогрессу, человечество настолько изменится, что в будущем причины для войн просто исчезнут, прервав молчание, Иванович глубокомысленно произнес: