Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце - страница 27

– Уверяю вас, Александр Леонидович, – отвечала она, – это не ненависть, это – безысходность!

Девушка не заметила, как ее глаза накрылись прозрачной пеленой слез, начавших торопливо скатываться с ее щек на шею, а затем – пропадать в кружевной ткани корсажа, скрывающей юную грудь. Ладони мужчины заскользили по лицу Анны, стирая слезы. Он больше не хотел следить за каждой из них, медленно спускаясь глазами вниз. Это была слишком жестокая пытка. Усурова улыбнулась, заметив его растерявшийся взгляд, покорно сложив руки ему на плечи.

– Поймите, я не могу допустить этого брака! – спокойным голосом произнесла она. – Не могу, ибо сердце мое, как ошибочно сочли вы, вмещающее в себе ненависть, питает и другое чувство к другому мужчине, без которого вся моя жизнь превратится в ад, в ужасную обитель бессмыслия! Без этого человека мне нет смысла жить… Я не смогу так жить…

Анна смотрела на него и надеялась, что он догадается, о ком она изволит так страстно говорить. В следующее мгновение их взгляды встретились: его светло-голубые глаза, глубина которых напоминала осколочки чистого льда, встретились с ее ярко-зелеными глазами, похожими на блеск самых дорогих изумрудов. Время, казалось, остановилось. Девушка была готова вечно смотреть на Лагардова, изучая благородные черты его лица, в особенности, придающие особый шарм резко очерченные скулы и длинный узкий нос. Ей хотелось придвинуться еще ближе к нему, дабы иметь возможность вдыхать дурманящий аромат одеколона и чувствовать на своем лице каждый вздох, способный сказать больше, чем слова. Она ожидала хоть чего-то от него, хотя бы маленькой, едва заменой улыбки. Надежды ее сбылись – он тяжело вздохнул, и глаза его заблестели снисходительным огоньком. Он догадался.

– Я не смогу жить без вас… – наверное, девушка была готова повторять это сутками.

– Дитя! – его уста едва касались ее губ, словно не решались слиться с ними воедино. – Прекрасное наивное дитя…

Анна впервые отвернулась от него, будто осознав, что еще пару секунд назад совершила ужасное преступление – посмела признаться женатому мужчине в своих чувствах, не задумавшись о возможных последствиях. Девушка только сейчас начала понимать, что если об этом ее признании узнает отец или того хуже – все петербургское общество, то несмываемый позор ей обеспечен. Паника пронеслась по ее телу мелкой дрожью, а затем тут же исчезла. Она почему-то была уверена в благородстве Лагардова, почему-то свято верила, что он не посмеет рассказать кому-либо об этом.

Хотя в этом Анна была права – ему не было смысла порочить ее репутацию по нескольким причинам: первая – он испытывал к ней некие чувства, не любовь, скорее, желание заботиться о ней, оберегать и… владеть ею? Да, он этого хотел, и вот, что можно было назвать первой причиной. Вторая же заключалась том, что если бы статский советник посмел кому-то что-то рассказать, то все семейство Усуровых, весь их род был бы обречен на вечные насмешки со стороны двора. Тогда бы честь семьи, о благополучии которой он столько лет заботился, была загублена. Ни первого, ни второго граф допустить не мог.

Тем не менее, Александр Леонидович позволил себе схватить девушку за талию и впиться поцелуем в ее алые губы. Он не мог устоять перед таким даже самым незначительным искушением, да и не хотел этого. Она сама пришла к нему, сама призналась, сама же искушала уже второй день. Крепко обнимая ее, Лагардов чувствовал, как под тонкой тканью корсажа бешено колотилось слепое девичье сердце. Ее нежные руки скользили по его спине, поглаживая темную ткань пиджака. Статский советник не хотел, чтобы эти мгновения заканчивались, но, как только в голову врезалась мысль об оставшихся дома жене и сыне, он отстранился от девушки, пробурчав: