«Я слишком слаб, – думал Эрагон. – Настоящий мужчина не должен испытывать подобных сожалений. А настоящий Всадник – тем более. Гэрроу или Бром на моем месте, не сомневаюсь, чувствовали бы себя нормально. Они делали то, что было необходимо, и никаких рыданий по этому поводу, никаких бесконечных тревог, никакого скрежета зубовного себе не позволяли. Нет, я слишком слаб!»
Эрагон вскочил и обошел вокруг устроенного им на ночь гнезда из травы, пытаясь успокоиться. А через полчаса – поскольку тревога так и не отпустила его и продолжала железной хваткой теснить ему грудь, да и кожа вдруг начала гореть и чесаться, словно по ней бегали тысячи муравьев, а сам он вздрагивал при малейшем шорохе, – Эрагон схватил свой заплечный мешок и бегом пустился прочь от этого места. Ему было все равно, что там перед ним, в этой неведомой ночной мгле; да и вряд ли кто-то мог заметить сейчас его стремительный бег.
Ему хотелось одного: убежать от этих кошмарных видений. Разум его восстал против него самого, и он не мог более на него полагаться, ибо не находил рационального решения, чтобы развеять панический страх, охвативший его. Единственное, что оставалось, – это положиться на древний звериный инстинкт, который говорил ему: беги, и если будешь бежать достаточно быстро, то, возможно, сумеешь отогнать от себя эти страшные воспоминания. Возможно, размахивая руками, топая ногами по земле, ощущая холодные ручейки пота на спине и под мышками, он действительно сумеет заставить себя забыть?
Что ж, возможно…
Стая скворцов пронеслась по полуденному небосклону, точно стая рыбок в водах океана.
Эрагон, прищурившись, следил за ними взглядом. В долине Паланкар, когда скворцы возвращались после зимовки, они всегда собирались такими большими стаями, что порой становилось темно, как ночью. Эта стая была не такой огромной, и все же она напомнила Эрагону, как вечерами они пили мятный чай с Гэрроу и Рораном на крылечке своего дома и смотрели, как черная стая птиц шумливо проносится у них над головой.
Задумавшись, Эрагон остановился и присел на камень, чтобы перешнуровать свои башмаки.
Погода переменилась; стало холодно, и серая мгла на западе намекала на возможность грозы. Растительность вокруг стала богаче, всюду виднелись мхи, тростники и заросли высокой зеленой травы. На расстоянии нескольких миль посреди довольно ровного пространства торчало сразу пять холмов. Центральный холм был окружен дубовой рощей, и чуть выше мощных крон этих деревьев Эрагон разглядел осыпающиеся стены и кровлю какого-то старого заброшенного замка или храма.
Ему стало любопытно, и он решил посмотреть на эти руины, а заодно и передохнуть. Похоже, там водилось немало всякой дичи, так что короткая охота послужила бы ему достаточным извинением для того, чтобы немного осмотреться, прежде чем продолжать путь.
Примерно через час Эрагон был уже у подножия первого холма и обнаружил там следы какой-то древней дороги и остатки каменного тротуара. Он пошел по этой дороге, и она привела его прямо к руинам того замка. Дорога была в высшей степени необычной; таких дорог Эрагон еще не встречал ни у людей, ни у эльфов, ни у гномов.
В тени огромных дубов было почти холодно, и Эрагон даже немного озяб, поднимаясь на вершину центрального холма. Ближе к вершине подъем почти прекратился, деревья расступились, и он вышел на просторную, почти совершенно ровную поляну. Посреди поляны высилась полуразрушенная башня. Нижняя ее часть была широкой и ребристой, точно ствол дерева. Затем башня сужалась, поднимаясь ввысь не менее чем на тридцать футов, и завершалась острым извилистым шпилем. Верхняя часть башни почти полностью осыпалась, и куски ее каменных стен валялись на земле.
