Рупрехту смертельно надоело сидеть в четырёх стенах своей комнаты на постоялом дворе. Гном радовался свободе, как ребёнок. Он на удивление ловко управлял лошадьми, распевая при этом на своём странно звучащем языке. Судя по молодецкому уханью и посвисту, песня была донельзя фривольной. Ута морщилась, Алаэтэль равнодушно и ослепительно улыбалась, Карл, как обычно, был невозмутим. В дороге гном создавал столько шума, что Вольфгеру пришлось прикрикнуть на него. В тихом и торжественном, как кафедральный собор перед Рождеством, лесу вопли Рупрехта разносились очень далеко, и неизвестно, чьё недоброе любопытство они могли разбудить.
После череды тусклых, сырых и снежных дней впервые выглянуло солнце, установился лёгкий морозец, снег скрипел под полозьями возка и под копытами лошадей, искрился сотнями бриллиантовых огоньков. Дорога была почти не наезжена, поэтому отряд продвигался медленно. Вольфгер время от времени сверялся с подробной картой, полученной у Фуггеров. По его просьбе на неё нанесли не только дороги и тропинки, но и постоялые дворы, а также монастырские обители, в которые можно было попроситься на ночлег. В первый день им предстояло ехать до сумерек и заночевать в женском монастыре. К настоятельнице у Вольфгера было письмо от Спалатина.
Лес понемногу редел, на смену мрачноватым ельникам пришли берёзовые и осиновые рощицы. Заснеженные поля чередовались с перелесками, иногда попадались невысокие холмы, поросшие деревьями и кустарником.
Вольфгер придержал своего коня и, дождавшись, когда к нему подъедет отец Иона, сказал:
– Святой отец, при Меланхтоне спрашивать было неудобно, потом не было времени, а сейчас можно и поговорить. Теперь, после объяснений Меланхтона, что ты скажешь об учении Лютера? Надо отдать должное белобрысому книжнику, объяснять он умеет.
Монах помолчал, а потом задумчиво сказал:
– Видишь ли, Вольфгер… Конечно, учение Лютера выглядит логичным и привлекательным, слов нет. Понятно также, что у него найдётся масса последователей, и, прежде всего, из числа простецов. Ведь священник и наш брат монах никогда не пользовались в народе уважением и любовью, вспомни хоть шванки,[6] в которых они всегда представляются толстопузыми бездельниками, обжорами и развратниками. И чего греха таить, изрядная доля правды в этом есть. А тут ещё, оказывается, можно не платить церковную десятину и не надо покупать индульгенции! Деньги, сын мой, всё и всегда решают деньги… Но вот что я тебе скажу. Сидит у меня в душе некая заноза, которую я никак не могу вытащить. Понимаешь, веру нельзя придумать из головы, а лютеранство как раз такое – оно холодное, рассудочное. Этакий бог-бюргер для бюргеров-прихожан. Я, Вольфгер, старый пёс, а старого пса, как говорится, новым штукам не выучишь. Одним словом, лютеранство не для меня. Умом-то я понимаю, что Лютер прав: папство и вся церковная иерархия – не от господа, а вот душой это принять не могу, понимаешь? И я, наверняка, не один такой.
– Да, – сказал Вольфгер, – я тебя понимаю. Я думал о том же, но мне-то проще, я вообще не религиозен, ты же знаешь, поэтому, рассуждая о вере, я не испытываю душевных терзаний. Однако меня поразила смелость этих людей, я имею в виду, прежде всего Лютера, Меланхтона, Спалатина, ну и остальных их друзей и последователей. Ведь лютеране избрали себе врага, с которым никто не может сравниться по мощи и влиянию! Лютер был всего лишь в шаге от костра, да и сейчас ему приходится скрываться. Не знаю, можно ли назвать это везением, божьим промыслом или кознями сатаны, но он уцелел воистину чудом. Ведь его могли схватить, заточить в каменный мешок в монастыре-тюрьме, наконец, просто подослать наёмных убийц.
