Ермак видит… На пестром ковре в шатре бесшумно движется в пестрых шальварах и зеленых сапожках смуглая наложница. Слышен повелительный голос Касим-паши, но слов не разобрать. Казак сплюнул и хмуро подумал: «Эко, воин, идет на Русь, а с бабой нежится! Ему бы, старому, дома сидеть!»
Иван Кольцо вынул стрелу, приложил к тетиве. Не миновать тебе беды, старый коршун! Ермак глухо ахнул: оперенная стрела с визгом пронеслась через костер и пронзила шатер. В эту минуту наложница заслонила Касим-пашу, и стрела угодила ей в сердце. Обливаясь кровью, Зулейка упала на ковер. Старый паша трусливо оглянулся и захлопал в ладоши. Набежали янычары, закричали, указывая в темноту. Ермак понял, что пора уносить ноги. Бесшумно уползли казаки; когда сели на коней и унеслись далеко за курганы, Ермак сказал:
– Люб ты мне, Иван, но горяч и хочешь взять врага срыва. Коли бить, так надо бить наверняка!
Кольцо не сразу отозвался, потом схватил Ермака за руку.
– Кровь взыграла, верь мне, другой раз не промахнусь!
Они выехали на возвышенность, и перед ними опять показались бесчисленные огоньки в степи.
15 августа турецкие суда подошли к Переволоке и стали сгружать арбы, заступы, пушки, ядра к ним, порох, свинец, мотыги, кирки и мешки. Над Доном носились потревоженные чайки. Ржанье коней и людской говор гулко разносились по воде. Касим-паша и Девлет-Гирей в сопровождении мурз выехали в степь. Указывая на восток, в ту сторону, где текла величавая Волга-река, паша сказал:
– Велик путь до Итиля, но сбудется воля мудрого из мудрейших, великого хункера Селима, – соединим две реки, как двух сестер. Ройте канал и по нему пойдут наши каторги и поплывут воины…
Девлет-Гирей ухмыльнулся в бороду, подумал: «Не исчерпать воду из Дона, не перетаскать землю на таком просторе, который под силу одолеть только доброму коню!» Однако он промолчал и победоносно поклонился Касим-паше.
Ранней зарей на необозримом пространстве степи вытянулись тысячи копачей с мотыгами, заступами и приступили к прокладке канала. Пронзительным скрипом оглашали степь большеколесные арбы, на которых отвозили землю. Орды татар относили землю в полах халатов, в походных сумках. К полудню солнце поднялось высоко над раскаленной равниной, оно палило, жгло, изнуряло зноем. Сбросив одежду, полуголые воины Селима с рвением били в землю кайлами, вгрызались в нее заступами; пыль клубилась над ратью, смешиваясь с дымом костров, на которых в больших котлах ордынцы варили конину. Воду для питья брали из Дона, но берега его подстерегали врагов. Стоило турку или татарину ступить в воду, как из камышей с визгом вырывалась стрела, и горе было ордынцу – он падал, сраженный насмерть!
Касим-паша вышел из золотого шатра и, указывая на сизое марево, уверял:
– Терпите! Туда польются воды древнего Танаиса![18] И там, где гуляли суховеи, воины Селима напоят коней! Так угодно аллаху, да будет благословенно имя его!
В клубах пыли и дыма солнце казалось багровым; истомленным землекопам было впору ложиться и умирать на этой жаркой, высохшей земле.
«Нет, не вырыть нам канала! Не видать больше берегов Понта!» – в отчаянии думали они.
Весна давно отошла. Под жарким солнцем поник и высох ковыль. Затихли на гнездовьях птицы, не пели больше в голубой выси жаворонки. Ближние родники пересохли, а на дальних подстерегали казаки. Не исчерпать море ложкой, – так не перетаскать и землю на Переволоке горстями. Не бывать тут голубым водам.
