Ой, вызволи, боже, нас всех, бедных невольникоз.
Из тяжелой неволи.
Из беды басурманской.
На ясные зори,
На тихие воды,
На край веселый.
На мир крещеный!
Не мог утерпеть Семен, подпевал и он. Голос у него слабый, скрипучий, но от песни легче становилось на душе.
Сыновья Девлет-Гирея, царевичи, облаченные в ярко-алые кафтаны, с кривыми ятаганами на поясах, в сапогах из желтого сафьяна, кроенных по-астрахански, из любопытства пришли к пленному русскому послу. Он сидел на земле, прикованный тяжелыми кедолами[24], при появлении татар горделиво поднял голову.
– Рус, плохая твоя песня. Ты кричишь, как старый гусь на перелете! – насмешливо сказал старший царевич.
– Погоди, золотце, и тебя Касим-паша доведет, затянешь тогда перепелом!
Братья переглянулись: нисколько не пуглив русский. И как он угадал их неприязнь к турецкому паше?
– Ты, наверное, не знаешь, кто мы? – заносчиво спросил царевич.
– Как не знать! – незлобиво ответил Мальцев. – Вижу – пришли сынки хана Девлет-Гирея. Все вижу, царевичи.
– Что же ты видишь, рус? – с насмешкой спросил самый младший царевич, тонкий станом и большеглазый.
Пленник уставился в его бараньи глаза и сокрушенно покачал головой:
– Эх, милый, твоя участь хуже моей! Красив ты, и твои братья царевичи пригожи! А что толку из того? У хана сыновей много, разошлет он вас по бекам, и будете вы ни сыты и ни голодны. Участь ваша – скитаться с места на место, как перекати-поле. В толк не возьму, зачем смелым джигитам идти за хвостом коня Касим-паши?
– Молчи, холоп! – оскалил острые мелкие зубы старший царевич и схватился за рукоять ятагана.
– Я не холоп! – с достоинством отозвался Мальцев. – Я – посол русской земли. Меня не похолопишь! Это верно – башку снимешь долой, а что в сем толку? Я вот тебя жалею: ты храбр, пригож и, как соколу, тебе надо расправить крылья, ан и нельзя!
Царевич успокоился, ему понравилась толковая речь русского, и он попросил:
– Говори еще, говори!
– Сказать-то особенно нечего. Сидишь тут, яко пес на цепи, и все думаешь. А думки вдаль глядят. Ну что, если Касим-паша возьмет Астрахань, вам легче будет, царевичи? Ой ли! Турки всех крымских татар покрепче к себе привяжут. Вот как прижмут! – Крепко сжал кулак Мальцев. – Одна вам, молодцам, дорога – в Москву. У русских найдется для вас честь и служба. Сам отец станет завидовать!
Царевичи примолкли. Старший вспомнил отцовы речи и подумал: «Русский прав, не надо добывать Итиль для хункера Селима!»
– А ты не боишься за свою голову? – спросил он вдруг у Мальцева.
– Бояться мне нечего! – твердо сказал полоняник. – Всех русских голов не срубишь. Одну срубишь, а за нее сотню спросят.
– Чего ты хочешь? – спросили царевичи.
– Меня не по чести задержали. Пусть отпустят.
Царевичи смутились: они были бессильны освободить русского посла.
На другой день Мальцева отвязали от пушки, и он мог в кедолах двигаться по невольничьему табору. Он ходил среди греков и валахов и упрашивал их:
– Чую, идет из Москвы сюда русская рать. И будет она крепко бить неверных, а вам в стороне, что ли, стоять? За поруганную землю свою встаньте заодно с русскими.
Измученные невольники с печальной улыбкой смотрели на неугомонного Мальцева. Валах, с темным, как земля, лицом, с хрипом ответил:
– Путь от Москвы далек! И пока придут русские, мы все будем лежать в поле и вороны поклюют наши очи.
– Русские уже близко. Чую топот их коней. Слышу, как по Волге русские ладьи плывут! – уверенно сказал Мальцев.
