– Кто учил тебя манерам, девчонка?! – утробным, угрожающим рычанием.
«Ты!»
Молчу.
– Быстро извинись перед Оливией!
– Извини… те, – цежу сквозь зубы.
– Всё хорошо! – хлопая ресницами, заверяет та, а у самой скулы от злости сводит.
– Поднимайся, – отец хватает меня за локоть и рывком вздёргивает на ноги, которые тут же подкашиваются от слабости и меня ведёт в сторону. Оливия подхватывает меня, будто добрая нянечка, обнимает за талию и мягко похлопывает по плечу.
– Она почти ничего не ест. Нам пришлось кормить её через капельницу. Плюс – приём лекарств был всего полчаса назад, так что не удивляйтесь, мистер Прайс, такое состояние – норма. Через час-полтора ваша дочь окрепнет.
– Хорошо, – отрезает отец равнодушным тоном и отводит взгляд в сторону в тот момент, когда наши взгляды пересекаются. Негромко прочищает горло, заводит руки за спину, так что ткань дорого пиджака натягивается складками на объёмном животе, и кивает в сторону двери. – Оливия, переодень её. Мы едем домой.
***
И мы едем домой. На папочкином блестящем, чёрном «Мерседесе» s-класса. Сегодня он сам за рулём. А, ну да – доходы с его бизнеса с некоторых пор больше не позволяют такую роскошь, как личный водитель, как аренда небоскрёба под офисные помещения, равно как и посещение элитных ресторанов во время каждого из приёмов пищи. Со времён реформации папочка вынужден во многом себе отказывать. Бедный-бедный папочка. Денег вот на психушку не пожалел.
От запаха кожаного салона вперемешку с хвойным освежителем воздуха, к горлу подкатывает тошнота. А возможно тошнота подкатывает из-за лекарств, которыми меня напичкали утром. Но скорее всего причина ей – чудовище, сидящее за рулём и бросающее на меня недоверчивые взгляды через зеркало заднего вида: видимо думает, что я способна каким-то образом разблокировать дверной замок и прыгнуть под колёса встречного автомобиля. И он полный идиот, если считает, что я на это способна. Мне дорога моя жизнь… какой бы она ни была. Я не хочу умирать. Я не готова. Но самое ужасное, что и бороться сил не хватает.
– Ханна, нам надо поговорить, – пытается смягчить свой жесткий, прокуренный сигарами голос. А я продолжаю смотреть на проплывающие за окном городские улицы, залитые летним солнцем, наконец наслаждаясь палитрой красок, по которой так скучала. Не то что бы я люблю этот город – я люблю движение. Движение создаёт видимость свободы.
– Ханна? Ты… ты же не держишь на меня зла, верно?
Молчу. И не потому, что ответить нечего, а потому, что моему отцу плевать на любой мой ответ, если только это не: «Конечно, папа», «Я согласна, папа», «Ты прав, папа».
И мало какое значение имеет причина, по которой он отправил своего единственного (по крайней мере, признанного) ребёнка в психушку. Значение имеет лишь то, что это пошло мне на пользу – отца не переспорить, можно даже не пытаться. Да и глупо пытаться переспорить настолько жестокого человека, как он. Когда-то у отца было столько власти, что некоторые его подчинённые боялись дышать в его присутствии. Некоторые его должники попросту пропадали без вести, а некоторые партнёры по бизнесу резко становились банкротами. Единственный добрый поступок за всю его жизнь, тот, когда он вытащил мою мать из грязи, когда узнал, что она беременна, женился на ней и обеспечил всем необходимым.
– Если бы не твоя фобия, я бы и не вздумал прибегать к таким мерам, Ханна. – Видимо думает, что это звучит мягко и сожалеюще, но нет… голос моего отца не умеет так звучать.
