Читать онлайн Елена Филон - Шакалота. Цена свободы

Вторая часть дилогии

Все герои вымышленные.

Любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.

Вновь чай какой-то странный. Вновь вкуса не чувствую. Помешиваю ложечкой сахар, который в этот раз совершенно точно насыпала, и смотрю, как кружатся маленькие чаинки.

Тётя Алла сидит напротив и пьёт уже вторую кружку. Думает, я не вижу, как она подливает в неё что-то из фляжки, но так и мне проще – делать вид, что не замечаю. Глаза на неё поднять стыдно почему-то, и дело не только в разгромленной квартире, в слове родителям, которые мы с Полиной не сдержали, и даже не в Косте… Нет, в какой-то степени и в Косте тоже, но главная причина неловкости – это всё же он, Яроцкий.

– Мне так жаль, Лиза, – голос тёти Аллы звучит всё более сожалеюще. Робко поднимаю на неё глаза и смотрю, как делает глоток чая. Макияж, как всегда, идеален. Удивительно длинные ресницы для её возраста, мама говорит, что это свои – не наращённые. Высокие скулы подчёркнуты румянами цвета бронзового загара, которые придают лицу тёти Аллы хоть немного живости, сама по себе она даже Яроцкого бледнее, будто в том же воображаемом мною подвале всё лето просидела. На губах матовая помада бордового цвета, ногти длинные, ухоженные, светлый деловой брючный костюм будто на заказ сшит, тёмные волосы убраны в высокую причёску. Только вот украшений на тёте Алле никогда нет: ни серёжек, ни даже кольца обручального. Мама говорила, со смертью Кости она перестала их носить, золотая цепочка стала для неё удавкой на шее, в то время когда и так с трудом дышать получалось. Мне не понять и, слава Богу.

Тётя Алла выглядит молодо и ухоженно для своих лет, пахнет от неё всегда приятно, слегка располнела за последний год, но полнота ей даже больше шарма придала, но вот мало кто знает, что на душе у этой женщины. Какое горе она до сих пор переживает. Одна борется с потерей сына.

Отец Кости с головой ушёл в работу, постоянно в разъездах, так ему проще – объясняла мне мама. А у тёти Аллы никогда подруг не было, с которыми она могла бы поговорить по душам, вот мама и подставляет ей своё плечо. К тому же они и до смерти Кости неплохо общались, а как сына тёти Аллы не стало, моя мама и вовсе стала ей как сестра.

И вот мамина лучшая подруга сидит на нашей кухне и говорит мне, как сильно сожалеет о том, что натворила. Не я каюсь за то, во что превратилась квартира, а она за то, как в конце прошлого лета обидела Макса.

– Мне так жаль, – повторяет, а глаза слезами наполняются. – Максим и Костя были лучшими друзьями с детства, даже больше – они были как братья, а я… я, убитая горем, лучшее, что смогла сделать… это… это обвинить Максима в смерти Кости. Прямо на похоронах. Лиза… мне так жаль. Максим – единственный из всех друзей и одноклассников Кости, кто пришёл на похороны. Никогда не забуду его лицо. Все разошлись, а он… Максим продолжал стоять у могилы, без слёз, молча…

– Тётя Алла, вы не должны…

– Нет, – перебивает, качая головой. Берёт салфетку и промакивает глаза. – Я вернулась за ним, чтобы позвать… машина уже уезжала… но вместо этого накричала, сказала, что это он виноват, что это он не доглядел моего мальчика, что это из-за него Костя напился, из-за него та машина… – И вновь слова заглушаются рыданиями и сдавленным: – Прости, Лиза, я не должна вести себя так при тебе. Ты принимала лекарства?

Киваю.

Не знаю, что сказать. Просто смотрю на неё и сама с трудом сдерживаю слёзы. Меня не было на похоронах, я уехала из города за несколько дней до них и никогда не интересовалась, как всё прошло. Теперь жалею. Жалею, что не попрощалась с Костей, хоть мы так и не подружились. Жалею, что не была рядом с Максом. Если бы я осталась, на день, или два… Макс он… был бы там не один.

– Почему никто не пришёл? – шепчу.

Тётя Алла шумно высмаркивается, отправляет салфетку в урну и, уже не стесняясь меня, подливает в чай прозрачную жидкость из маленькой фляжки.

– В тот день шёл сильный дождь, мы все промокли до нитки, – отвечает не глядя. – Точно не знаю, но директор школы, когда приносил мне свои долбаные сожаления, списал отсутствие школьников на похоронах именно на эту причину.

– Все промокнуть боялись?

– Шутишь? – горько усмехается тётя Алла. – Должно быть все моего гнева боялись, не знаю… Не знаю, чего они боялись, но лишь один Максим пришёл попрощаться с моим мальчиком. И я практически прокляла его у могилы собственного сына.

– Вы… вы были растоптаны горем, тётя Алла, – плохо подбодрить получается, в то время когда осудить хочется. – Думаю, Макс это понимает.

– Думаешь? – вновь усмехается. – Нет, Лизонька, не думаю, что меня можно понять. Костя бы вот… Костя бы точно не понял, наругал бы меня за то, что я так с его лучшим другом поступила…

– Лииииз? – хриплый жалобный стон доносится из спальной. Полина просит ей воды принести.

– Много выпила? – хмурится тётя Алла, и я решаю кивнуть, тему таблеток поднимать не хочется.

Отношу Полине воду и вновь сажусь за стол напротив тёти Аллы, которая, наконец, справилась со слезами и смотрит так, что сомнений не остаётся – теперь будут нравоучения. Но нет…

– Что Максим здесь делал? – вместо этого спрашивает. – Лиза, я пойму если у вас с ним… Если ты… Девочки любят плохишей, можешь не объяснять мне это, но…

– Тётя Алла, – решительно перебиваю. – Между нами ничего нет.

– Правда? – глаза щурит. – А почему покраснела?

Утыкаюсь взглядом в стол.

– Он просто хотел помочь с уборкой.

– После того, как помог устроить всё это? О, не смотри на меня так, я отлично знаю, каким стал Максим. – Замолкает, тяжело сглатывает и тихо добавляет: – Часть вины за это и на мне лежит.

– Когда вы позвоните маме? – перевожу тему.

– Я уже ей позвонила.

– Вот как, – вздыхаю.

– Да. Сказала, что вы с Полиной слишком громко смотрели фильм, вот и не слышали звонка. Что? Чего удивляешься? Я так же, как и ты, не желаю твоей сестре той участи, которая непременно у неё будет, узнай о вечеринке ваш отец, – мрачно усмехается и делает новый глоток. – Он тот ещё кремень. Не подумай, я не одобряю всего, что вы здесь натворили, но и рукоприкладства его не понимаю… Кто там тебе всё названивает?

Сбрасываю вызов, прячу телефон в рукаве кофты и отвожу взгляд.

– Да так. Никто.

Паша уже раз тридцать звонил. И эсэмэски без перебоя пишет с просьбой поговорить. Я ему уже давно ответила, доступно написала прекратить звонить и не приходить ко мне сегодня, но Паша не сдаётся. С каких пор русский язык стал ему не понятен?

Уборка длилась до глубокой ночи и так и не достигла завершения. Тётя Алла сдалась, потому что слишком устала и в большей степени потому, что запретила мне принимать активное участие в «спасении» квартиры. Сказала, что у нас ещё целых два дня в запасе и теперь стоит подумать над тем, как быть с тремя дырами от сигарет: одна на покрывале с моей кровати, что ещё можно как-то замаскировать, вторая на кухонной занавеске и третья на обивке маленького диванчика в родительской спальной. Что делать с ней – главный вопрос завтрашнего дня. А пока тётя Алла отправила меня спать. Не сразу конечно, а после допроса о том, кто вообще здесь побывал, кто всё устроил, и с кого стоит потребовать возмещение ущерба. Разумеется, пришлось врать, косить под дурочку, что не очень-то правдоподобно вышло, но и здесь тётя Алла напирать не стала, лишь тяжело вздохнула, велела пойти умыться и пожелала спокойной ночи.

Уже лёжа в постели, слышала, как она плачет. А потом я провалилась в сон, в котором вновь была эта жуткая вечеринка, в котором Полина раз за разом меня проклинала, тётя Алла плакала, а Макс Яроцкий снова и снова меня целовал.

– Хорошо, что у нас тёмные половики, правда, Полина? – не скуплюсь на желчь в голосе. Смотрю на сестру, только что закончившую чистить старую ковровую дорожку в коридоре, на которую потратила два с лишним часа, и чувствую невероятное удовлетворение при виде её уставшего лица, мокрого ворота футболки и виноватых глаз, которые она всеми силами от меня прячет.

Сегодня суббота, и Полина с самого утра знать не знает, что такое присесть и отдохнуть. Более того – даже не возмущается, как обычно. Вообще удивительно тихой стала, запал весь свой видимо на вечеринку потратила. Даже извинения сегодня с утра промямлила стоя на коленях у моей кровати. Понятное дело, сказала, что прощать её не собираюсь – так и снова расслабиться недолго. Пусть теперь помучается, сделает основную грязную работу, а потом и посмотрим: прощать её или нет.

К вечеру наша двушка вновь вернулась в мир чистоты и уюта. Тётя Алла, думаю, скупила с ближайшего хозяйственного магазина все возможные средства для чистки мебели, ковров, анти-табачные освежители воздуха… И, да, это хорошо, вот только теперь приходится выветривать квартиру от запаха «химии», что определённо родители проигнорировать не смогут. Занавески на кухне заменили на новые – дорогие и красивые, которые якобы должны стать сюрпризом для мамы – сама-то она себе подобного никогда не позволит. Покрывало с моей кровати заштопать было просто, а вот что делать с дырой на диване так и не решили.

– Будет странно, если я подарю вам новый диван, – проницательно заметила тётя Алла, пока мы втроём в рядок минут пятнадцать стояли и таращились на эту уродливую чёрную дырочку на велюровой обивке.

– Согласна, – кивнула я.

– Скажу, что я случайно пепел стряхнула.

– Тёть Алл, вы не курите, – робко вставила Полина.

– Тогда скажи, что это ты.

И Полина вновь, как рыба замолчала.

Родители вернулись в воскресенье вечером, сразу после визита Паши, которого вновь пришлось отшить и хлопнуть дверью перед его носом. Не готова я пока говорить, обсуждать его ложь и письма Кости… Паша даже не знает, что я знаю! А может, стоило сказать со злости? Может тогда, хотя бы на пару дней оставил бы меня в покое? Это больно, знаете ли, узнать вдруг, что твой лучший друг – жалкий обманщик и предатель.

Не удивительно, что они с Яроцким друзьями были. Один другого стоит.

Папа бросает сумки на пол и первым делом отправляется в туалет, бормоча под нос что-то вроде: «Говорил же. Придорожные закусочные и убить могут! Что они там напихали в этот пирожок?».

Мама обнимает нас с Полиной по очереди, благодарит тётю Аллу, которая уже собирается уходить, ведь и так все выходные у нас провела, и вдруг начинает хмуриться. Ну вот. Разумеется, это же мама! У неё каждый сантиметр квартиры на корочку мозга сфотографирован. Но вдруг расслабляется и удивлённо смотрит на тётю Аллу:

– Мясной пирог с чесноком? Твой фирменный!

Ага, запах отменно перебивает.

– У нас новые занавески?.. Алла… ну зачем? Они же кучу денег стоят!

Мы с Полиной коротко переглядываемся, наверняка думая об одном и том же: мама ещё новое тканое покрывало с диванчика в спальной не видела, которое прячет прожжённую дыру на обивке. Надеюсь лишь, что ей не скоро захочется его снять. Всё-таки тёте Алле она доверяет, и щедрость её знает.

И всё было хорошо!.. Хочется сказать мне, но… и я, и Полина, и тётя Алла, где-то в глубине души, а может даже и на её поверхности, знали, что враньё, рано или поздно, всплывёт. Надеялись, что «поздно», но так только в сказках бывает, или в тех романах, которыми зачитывалась в больнице. В них всегда всё хорошо заканчивается, а реальность намного жестче, суровей. В реальности нет возможности переписать всё заново простым нажатием клавиш. В реальности мы сами отвечаем за свои поступки, берём на себя чужую вину, например, вину сестры забившейся в угол кухни и слёзно умоляющей отца не бить её хотя бы по лицу. Берём на себя ответственность за слёзы мамы, приказывающей мне идти в свою комнату. Ответственность… как легко взрослым говорить о ней, забывая, какими глупыми они сами ещё недавно были. Их наказывали, теперь наказывают они. Справедливость, так они это называют? Воспитание.