– Вы, юноша, явно переоценили свои возможности, выбрав для сдачи вступительного экзамена арабский язык. Я поставил вам «неудовлетворительно».
– Что вы мне поставили? – недоумевая, переспросил Рома.
–Я поставил вам «два», неужели не ясно? Подготовь¬тесь как следует и на будущий год попробуйте поступать снова, если, конечно, не заберут в армию.
До дома Ахата Маннаповича Роман брел пешком. Он перебирал в памяти каждую произнесенную им арабскую фразу и не понимал, где совершил ошибку. Директор распахнул дверь сразу – видно, с нетерпением ждал по-явления гостя. Понурый вид Романа как губкой стер с его лица улыбку, а из глаз – выражение счастливого нетер-пения.
– Что случилось, ты заболел?
–Здоров, – выдавил из себя Ромка. – Мне постави¬ли двойку.
– За что? Что ты натворил?
– Ничего я не натворил. Ответил на все вопросы, он гонял меня сначала по билету, а потом еще кучу дополни-тельных вопросов задал. И все равно – «два».
Предательская слеза скатилась на полосатую шелко¬вую пижаму директора. Он обхватил голову руками и на¬чал как-то странно раскачиваться из стороны в сторону. После чего Ахат Маннапович впал в настоящую буйную истерику. Он метался по комнате, извергая ругательства невесть в чей адрес, хватал трубку телефона, порываясь кому-то звонить. Потом умчался на кухню, извлек из холодильника запотевшую бутылку водки, опрокинул доверху наполненный стакан и угомонился.
Дома печальную новость восприняли на удивление спокойно. Мама Сима, конечно, повздыхала, что-то бормоча себе под нос, а мама Шоня ровным голосом по-советовала сыну прилечь и постараться уснуть. Через не-сколько дней он получил повестку из военкомата.
Результат медкомиссии ошарашил Ромку не меньше, чем двойка по арабскому. Врач заявил, что у призывника Лучинского плоскостопие и от службы в армии он осво-бождается. Никакого плоскостопия Ромка у себя сроду не замечал и лишь недоуменно крутил в руках пахнущий типографской краской новенький военный билет, в кото-ром появилась единственная чернильная запись: «В мир-ное время не годен, в военное годен к нестроевой».
– Вот и армии мой сын неугоден, – не сказала, а про-шептала мама Шоня, прочитав ту надпись. Потом спря-тала военный билет в шкаф, где хранились все семейные документы, и потянула сына за руку: «Пойдем, Роман, попьем чаю, да поговорим. Давно пора».
***
В тот вечер Ромка впервые узнал настоящее имя своего отца, историю любви своей матери. Мама Шоня рассказывала своему повзрослевшему сыну все без утай-ки – о внезапном и до сих пор непонятном исчезновении Джамала из ее жизни и о тех мытарствах, которые ей при-шлось перенести.
– Меня потом вызывали в КГБ, – вспоминала мать. – Якобы я неправильно написала ту бумагу, в кото¬рой обязалась никогда больше не интересоваться судьбой Джамала. Предложили мне подписать бумагу о со-трудничестве, когда я отказалась, грозили, велели поду-мать и сказали, что еще вызовут. Я попросилась поехать в колхоз на сбор хлопка, тогда как раз наших фабричных отправляли. В колхозе у меня чуть не случился выкидыш, положили в больницу на сохранение, так обо мне, ви-дать, и забыли. А может, просто рукой махнули. На что им мать-одиночка с кроватной фабрики… Но я знала, что эта история нам еще аукнется, мо¬лила только, чтоб не на тебе. И вот… С университетом все ясно. На этот факультет, я узнавала, берут только особо проверенных. Да и в армию тебя не взяли все по той же причине. Уж им-то хорошо известно, кто твой отец. Уе¬хать тебе надо, сын, вот что я скажу, – вдруг решительно заявила она.
