– Именно так вел бы себя шестидесятилетний мужчина, пытающийся убедить окружающих в том, что он – тинейджер.
– Тинейджеры ведут себя так же.
– В какое время он тебе обычно отвечает?
– Не знаю. Вечером, наверное.
– Значит, после работы, – заключила Джина.
– Или после школы.
– Короче, решено, это папаша.
Я закатила глаза:
– Он не папаша, и ему не шестьдесят.
– Это все твоя фантазия, – пожала плечами Джина. – Любопытно, какими там будут остальные ребята? Может, все поголовно с прибабахом?
– Почему это они должны быть с прибабахом?
– Ну, ты же знаешь программистов. Сидят целыми днями в обнимку со своими компьютерами, бледные и молчаливые. Никакой социализации.
– У меня нет социализации?
– Все, кроме тебя, – поспешно исправилась Джина. – Хотя ты тоже бледная. Но тебе идет, это часть твоего имиджа.
А я и не догадывалась, что у меня есть имидж.
– И какой же у меня имидж?
– Ну вот этот твой ежедневный прикид – черная водолазка с черными джинсами, как у всех прославленных руководителей. В нем ты выглядишь нелюдимой и болезненной, но в то же время умной и ко всему безразличной – этакая жительница большого, вечно пасмурного города, которая пьет кофе пять раз в день.
– Я не болезненная.
– Всего лишь непредвзятый взгляд со стороны, – вскинула руки Джина.
Я осмотрела себя. Под пальто на мне были черные джинсы и черная водолазка. Митци Эрст однажды сказала в одном из своих интервью: надо всегда одеваться, как тот, кем ты хочешь стать. Проникшись ее словами, я постепенно заменила весь свой гардероб униформой, в какую была одета и сегодня. Униформой, которую я столько раз видела на выступавших программистах.
– Это практично и тепло.
– Знаю.
– Какая-то я противная, судя по твоему описанию, – помрачнела я.
Заметив, что хмурюсь, я попыталась улыбнуться, но это показалось мне неестественным и даже жутковатым. Поэтому я решила вообще не показывать эмоций, и придала лицу непроницаемое выражение. Что и требовалось доказать. Безразличная.
– Безразличная – не то же самое, что противная, – заметила Джина.
– Я не безразличная. Меня волнует множество вещей.
– Да я знаю, – ответила Джина. – У тебя просто отрешенный вид, вот и все. Это круто. Ты ни на кого не похожа.
Я, прищурившись, посмотрела на подругу, задаваясь вопросом, не сказала ли она это только затем, чтобы успокоить меня.
– Совершенно ясно представляю тебя, бледную и серьезную, в черной водолазке, перед большим экраном с длинной указкой в руке.
– После года в Калифорнии от бледности не останется и следа, – сказала я.
– Останется, если будешь все время ходить в водолазках. Думаешь, мама отпустит тебя так далеко?
– Да ее все равно не бывает дома целыми днями. Она даже не заметит моего отсутствия.
Мне очень хотелось верить собственным словам, чтобы не чувствовать себя виноватой перед мамой, но в глубине души я прекрасно понимала: это неправда.
– Она же твоя мать, – изумленно протянула Джина. – Конечно заметит.
– Может, если я скажу, что получу деньги на карманные расходы, она меня отпустит. Там реально выдают корпоративную карту каждому ученику.
– На какую сумму?
– Пока не знаю. Помощник Ларса все подробно напишет.
– Тебе напишет помощник? Стало быть, сумма большая. Обычно, если в ресторанном меню нет цен, значит, они слишком высоки, чтобы их разглашать.
Я никогда не считала, что мы с мамой живем бедно, но в то же время не могла вспомнить ни дня, когда бы мысль о нехватке денег не портила маме настроение. Над нами будто висела серая туча, грозящая в любую минуту пролиться дождем. Мне трудно было представить, каково купаться в лучах финансового благополучия. Это казалось невозможным: туча была неотъемлемой частью нашей жизни.
