Ноги согревались, и плечи потихоньку превращались из каменных в живые. Ну что же. Она почти успокоилась, перестала трястись и падать, но в ту точку, с которой все началось, вернуться уже нельзя. Вернуться, чтобы не струсить, не вырваться и не сбежать от первого поцелуя, как от вавилонской чумы. Она приходила и раньше, эта многоэтажная мгла, что хватает и тащит, и вяжет – стоит только зазеваться, дать себе чуть-чуть воли, отомкнуть один из замков. Приходила случайно, мягкой походкой, виляя обрубленным хвостом. Ниоткуда, из тех невозможных мест, где хриплые Хассы рвут повзрослевших девочек на мелкие куски.
Но ведь не было же… никогда ничего не было.
Алину наблюдали разные врачи, с родинками и без, мгла светлела, редела, но все равно жила внутри и вновь сгущалась там, где ее совсем не ждали. Мама требовала у врачей лекарства, они выписывали, Алина пила. Мама каждый день вглядывалась в Алинино лицо. Мама указывала, запрещала, хищно нависала над. Алина впитывала и слушалась, и училась отличать обычное от своего – того, что нужно прятать на самом дне. Тем более, если на этом своем стоит жирная печать «нельзя».
– Игорь, – сказала Алина и всхлипнула теперь уже легко, без истерики.
Первый красивый мальчик, которому она понравилась. Да что там, просто первый мальчик, которому захотелось прикоснуться к ней. Не дружески, как Ванька – «эй, Алинка, – хлопок по плечу – привет, дай алгебру списать», а с настоящей взрослой нежностью. А она по привычке все испортила.
– Пожалуйста, пожалуйста, – твердила Алина, – пусть Игорь простит меня. Я обещаю, я исправлюсь, я не буду ему мешать.
Слезы катились, затекали в уши, щекотались там как маленькие мыши. Диван кожано поскрипывал. Из окна тянуло свежим, и бумаги на столе тихо перешептывались. Что-то было еще такое… кожаное. Ах, да! Алекс Чернышев, он же Винт. Встал, словно столб на дороге, растрепанный, злой, схватил до синяков. Вечно он где-то рядом, вечно смотрит с осуждением. А за что, позвольте спросить? Алина повернулась на бок, сложила руки под щекой. Ну его, этого Винта. Звонка, прозвонившего с восьмого урока, она уже не слышала…
Игорь, как ни странно, не обиделся. Шутил, подмигивал, приносил из столовой горячие пирожки с лимоном и давал Алине откусить. Она, обжигая губы, кусала, хоть и не любила кислого, а по утрам черной тушью красила ресницы. Но приходил вечер – с тенями, шорохами, гулкими шагами и пустотой. Хватал за волосы, шипел в спину, глядел полумертвыми глазами Ольги П., тянул на одной ноте: «Хас-с-с-с». Алина ждала, озиралась, искала в толпе и проулках. Но Зяблик не появлялся, как будто птица Алининой удачи прогнала его из старого гнезда.
В дверь звонили. Яростно, долго, нетерпеливо. Алина открыла и отпрянула, сметенная ярко-синим ураганом.
– Хо-хо-хо, девчонка! – Ураган, не снимая куртки, бросился ей в объятия. – Тощая-то какая, мать вообще тебя не кормит?
Они смеялись, держались за руки, одинаково морщили носы – крепышка Кира с глазами-блюдцами, гвоздиком пирсинга в ноздре и мелким бесом мальвинистых волос и бледная, но счастливая моль Алина, давние подруги, которые не виделись уже месяца полтора.
– И вновь я посетил! – Кира скинула пыльные «гады» и рванула в кухню, оставляя за собой дорожку дымного запаха. – Чего морщишься, попахиваю? Ну так из леса, вестимо. Вон, штаны еще не стираные.
– Как поход-то? – улыбнулась Алина.
