– А суперско! Папахен рубил дровищи и песнопел как ангел! К нашей палатке стекались массы. Но я кремень. Я нынче, няня, влюблена.
– Да ты что?! – ахнула Алина. В прежние времена на такие вещи у Киры был наложен строгий мораторий.
– Вот так, да, неисповедимы пути-то. – Кира забралась с ногами на стул и хлебнула из Алининой чашки. – А ты, дитя мое, при мужике?
Дитя скромно оправило халатик и кивнуло:
– Кажется, да.
Кира слушала про первосентябрьскую линейку, про конфету, что теперь лежит в кустах на пустыре, про греческий профиль, Вареньку, жаркие руки на Алининой спине, и глаза ее из блюдец превращались в столовые тарелки.
– Ну ты, мать, даешь! Втюрилась! И, главное, какую особь отхватила, тихоня ты наша. Ладно уж, съеду с нашей парты, не боись. Сиди со своим Ромео.
– Спасибо! – Алина потерлась щекой о Кирино плечо. – А твой парень – он кто?
– Э-э-э… понимаешь ли, милая… он мне пока еще не парень. Предстоят бои.
– А шансы какие?
– Немалые, красотка, немалые. А пожрать есть чего?
Алина вытащила из холодильника колбасу и вчерашний арбуз, чуть розовый, но очень сладкий, с редкими глазками темных косточек. Соорудив трехэтажный бутерброд и криво покромсав арбуз, Кира резко выдохнула.
– Как на духу, малышка. Этот недопарень – Ванька Жук, дружбанчик твой толстощекий. Такая вот петрушка. Ну, за любовь! – И она вгрызлась в арбузный кусок до самой корки.
Алина вдруг вспомнила пухлую Ванькину ладонь, золотую цепочку и шепот: «Хочу подарить одной». Вот дела! Наверное, классно, когда твои друзья везде целуются и ходят за ручку. И ты как будто с ними, и тебе тоже хорошо.
– Думаю, Кирюха, бои будут недолгими. Есть подозрение, что и ты ему того самого…
– Откуда инфа? – оживилась Кира.
– Из сердца моего. Как говорится, чую.
– Чует она. Ну-ка, накинь колбаску.
Алина отрезала кусок колбасы и подбросила к потолку.
– А-а-ап! – Кира вскочила и поймала кусок ртом, футболка ее немного задралась.
– А это что?!
На животе с правой стороны, пониже пупка обнаружилась птичка с красной грудкой и пестрым крылышком.
– Точняк! Про татуху-то забыла! – Кира любовно погладила птичку. – Клевая, да?
– Это зяблик, – сказала Алина и тоже провела пальцем по картинке.
– Сама ты зяблик! А это снегирь, зерцала-то протри.
Алина послушно согласилась, мол, да, точно, снегирь. Собрала арбузные корки, протерла стол, задернула занавески, спрятав кухню от уличных сумерек. И поняла, что не расскажет про Зяблика даже Кире, вот этой Кире, которая держит ее за руку последние десять лет. Не расскажет, потому что Зяблик – личное, куда более личное, чем Игорь, и сказать о нем – значит потерять его навсегда.
– А я такое радио нашла, укачаешься! – Кира включила старый Алинин магнитофон и покрутила ручку настройки. Из динамиков полетели скрежет и вопли, словно кто-то пытался выкричать песок, осевший в горле.
– Жутко, – поежилась Алина.
– Мертвый металл, детка, не для слабаков.
Хлопнула входная дверь, мама вернулась с работы. Алина сквозь хрип мертвого металла слышала привычное – вот мама скинула туфли, повесила в шкаф плащ, взяла пакет с продуктами и понесла его в кухню. У зеркала в коридоре задержалась, но только на секунду, вздохнула и зашелестела тапками дальше. Что-то поставила в холодильник, сполоснула руки, зажгла под чайником газ. Сейчас она войдет и скажет: «Девочки, привет!», – а потом: «Кира, да ты поправилась!»
– …Да ты поправилась, Кира, молодец! Моя-то, видишь, глиста глистой. А с волосами что? Синькой красила?
