Алина открыла браузер и в строке поисковика набрала:
Хасс Павел Петрович дочь
Застыла, поглаживая клавиши ноутбука. А хочет ли она знать? Папа – это веселый крепыш с льняными волосами, мягкими ладонями и морщинками у губ. По утрам он варит вкусную кашу и поднимает гантели. Еще у папы есть кисет с пахучим табаком, про который он говорит трофейный, и собака. У собаки длинные уши и жесткий хвост. Собака подает лапу добрым людям и лает на чужих. Собака лает, а не папа. И клыки со слюной и кровью – это вовсе не про него.
Плюк! В окошке соцсети повисло новое сообщение.
Игорь. Как ты добралась?
Алина. Нормально.
Игорь. Прости, пожалуйста. У меня строгий отец. Иногда я его ненавижу.
Алина. Ладно. У меня строгая мать, и я знаю, что такое ненависть.
Игорь. Вечером, говорят, опять на кого-то напали. Если бы на тебя, я бы умер.
Алина. Хах. Я умерла бы раньше. И, кстати, я растеряла твой букет.
Игорь. Я подарю тебе новый.
Алина крупно заколотилась, выдохнула в самый экран:
– Подари.
Снова открыла поисковик. «Хасс Павел Петрович дочь» – поддразнил он и замигал рекламой.
– Да пошел ты, – сказала ему Алина и нажала кнопку «Найти».
Платье с шелестом легло на пол. Я прикрыл глаза и наступил на него босой ногой – словно вошел в озерную волну. Мария взяла мою руку так по-детски, за указательный палец, и положила себе на грудь. Пальцы сжались, и мне привиделся бутон большого цветка с туго собранными лепестками. Горячие губы скользнули вдоль ключицы, коснулись шеи, подбородка, шепнули «Мой». Я хотел ответить, но не смог – захлебнулся запахом пряной кожи. Там был сочный шиповник, что пылится на солнце в июле, и полынь там была, и болотный дурман. Голова кружилась, хотелось скорее, скорее, но я лишь терся о влажное плечо и прижимался животом к животу.
Потом шла война, без крови и ран, но с яростью и коротким криком. Волосы наши сливались, путались, лезли в рот. Ныли колени и бедра, вдоль позвоночника выступала соль. Мария ныряла под меня, угрем выкручивалась обратно, жалила языком. Мир рушился и строился заново – до той самой точки, за которой наступила тишина.
– Знаешь, – сказала Мария из этой тишины, – у тебя красивый пупок.
Я засмеялся и стряхнул с себя ее руку.
– Вот еще! – Рука вернулась и медленно поползла вниз.
– Нет, – отрезал я, – сейчас дядя Бичо, а это в другой раз.
Полгода назад, в апреле я забежал по делу на старые верфи – сомнительный райончик у реки. Типы там шастали мутные, и я на них особенно не пялился, мало ли что. Но один подвысохший стручок держал за воротник девчонку чуть старше меня, чернявую, с ярким ртом. И все бы ничего – и стручок был приличный с виду, и за плащ он цеплялся мягко, без напора, но девчонка его боялась. Я сразу это понял, как только посмотрел ей в глаза.
– Вино хорошее, французское, – говорил стручок, – тебе понравится.
Она пыталась улыбнуться, но губы ее кривились, и грудь тяжело ходила под плащом. Задрав брови домиком, мол, маленький и глупый, я ахнул и бросился к ним:
– Ирка, вот ты где! Батя обыскался, с ремнем по дому скачет. Завтра в школу, а ты шляешься…
Нехитрый прием сработал – стручок отпустил воротник, ссутулился.
– Дрянь малолетняя, – пробубнил, – под срок бы подвела.
Когда стручковая спина свернула за угол, девчонка толкнула меня в плечо и заорала:
– Да кто тебя просил?!
– Ну вот, – усмехнулся я, – пропал мужик твоей мечты.
