Я молчал – средь поля без единой травинки,
где цемент ли, пластмасса до горизонта,
серая уходящая дальше поверхность
вместо мягкой землички, домашнего пола.
Однажды оказываешься на са́мом поле,
где ровно заштриховано, но криво да э́хово,
полумрак геометрических слепков судьбы,
непричёсанных решений, отложенных песен…
И ты понимаешь: деревья в траве,
зданья у дороги, егозливая синь —
всё это простыня, накрывающая скелет
происходящих о чём-то простых законов.
Этот дольний мир откинутой простыни,
неприкрытые мышцы механической судьбы —
то ли грубый урок шевелящегося ужаса,
то ли хитрый промысел правдивого бога.
Средь предметов и линий ты бродишь сам,
прикасаешься вокруг, вспоминаешь себе:
«Вот здесь я любил, здесь – отчаивался,
здесь – раздавил ядрёную блоху…»
Здесь – конструировал непременного бога,
там – расстраивался в уютном уголку,
испарялся от счастья, суетился ненароком,
редкое и разное – всё шло вперемешку…
Но весь этот мир отложенного счастья,
намеченных потрясений, прерванного воздуха —
в задумчивом обмороке, в свете, во сне —
ты попадаешь сюда, ты знаешь…
Здесь нужно просто, честно, спокойно
не искать добра, но хотя бы видеть,
как мышцы событий покрыла простыня
из деревьев, зданий, людей и неба…
Здесь невозможно, потому что ты – птица,
воронёнок, присевший поклевать под деревом, —
курящий мужчина глядит на тебя,
отражается в напряжённом круглом зрении.
Он сошёл с ума, он, раздавив окурок,
понимает: недавно просы́пался дождь.
Он птицу вспугнул, и птичья душа
остаётся в нём, в тебе, повсюду…
Повсюду – средь поля без единой травинки,
где знал ты про всё, но глупел по-обратному,
не представлял, что делать на свете,
делал так, как понять нельзя…
Ты молчал, ты оказывался, ты притворялся,
каменел подбородком, слезился в глазу,
был собою, казался себе,
становился простым, читал вот это…
