Есть только острова - страница 4



Не затем, что порой словно нет ничего,
кроме этого льна и покрова,
а затем, что, топясь в нём и видя его,
я – не тело, не дело, не слово…
Перемелется просто, и будет зима,
успокоится, испепелится —
и останется са́мый комочек ума,
настоящая тёплая птица…

II Идиот убирает снег…

Идиот убирает снег.
Снег – стихия из синих рек.
Он лопатой его, он с нею
против снега – на «кто сильнее»…
Он старается, он дрожит,
снег сгребает, а снег лежит,
не бежит, не взлетает в воздух
и по воздуху не кружи́т.
В общем, снега – как полотно,
он повсюду – полным-полно.
Но в глазах идиота просто —
ничего всё, так быть должно.
Этот снег, этот белый мрак
убирает он просто так:
то рассыплет, то в кучу снова —
терпеливо и бестолково…
Но за то, что он прост, но за́
голубые его глаза,
где ни тени, ни полсомненья,
но серьёзность и бирюза,
он не слышит почти: «Ты что ж,
вечно без толку снег скребёшь?»
Ведь от снега зимой спасенья —
убирайся-не уберёшь…
Просто так ему не больней,
просто знает, что он сильней
расщеплённых зимой на звенья
синих рек, да и серых дней…

III. Реклама улыбок, веществ и смартфонов…

Реклама улыбок, веществ и смартфонов
среди успеванья и бега,
но всё побеждает пучиной сезонной
реклама бесплатного снега…
Уж как он мастак поворачивать темы
на то, что покрыта им почва.
Прости, что белы́ недостаточно все мы,
прости, что не так непорочны.
Лежать по асфальту, копиться в ухабы,
валиться морозною ранью —
его основное занятье хотя бы,
проклятье его и закланье.
Зачёрканный грязью, растоптанный в ямы,
следы хоронящий без слова, —
средь людной природы он всё-таки самый,
кто много сильней остального.
Он всё понимает, хрустит виновато,
разбросан ветрами повсюду;
он тем и хорош, что растает когда-то,
как я о минувшем забуду.
И весь этот снег, что сегодня с тобой лишь,
ты ценишь скорее, чем судишь, —
за вызванный холод, за то, что всё помнишь,
за то, что когда-то забудешь…

Помнишь, ты ложился на диван и не знал, что делать…

Помнишь, ты ложился на диван и не знал, что делать?
Ведь надо иногда ложиться на диван – не знать, что делать.
Ведь если не ложишься на диван и знаешь, что делать,
значит, не любишь…
Сука-диван – как прогибался под твоими мыслями,
весом, стыдом, мычанием, искрами из глаз;
вытравить из себя пытаясь – лихорадочный яд,
всё равно ты видел в голове мельтешащий образ…
Переворачивался с боку на бок, прятал лицо в ладошках,
до боли закусывал губы, как удила,
прикладывал подушку к груди, вытягивался в струнку —
всё равно в голове разносился тот женский образ…
Что происходило в мозгу, как ты так прокололся?
Разве можно надрываться от того, что зла не хотело,
что не обморок, не остриё, не удавка на горле,
не имеет конкретного места и самой причины…
Робот номер 867, ты готов к любви —
не жалеть ни штурма, ни семени, быть как бык;
тётя Природа потянула за зверские паутинки —
ты должен запасть-отжаться, угодить под очарование…
Дура, ты видишь картинку с райскими яблочками,
Адама и Еву, торопящихся влезть в одежды,
стрекозу на стрекозе, росу – на острие листа,
над крыльями умки – возводящих небоскрёб муравьёв.
У меня есть кнопка, которую можно прижать, —
яблочный сок потечёт, запоют заводные слова,
я буду напоминать кривляющееся в детстве зеркало,
буду отражать желанья, сюрпризы, туфельки…
В сердцевине,
в акульей лагуне,
в борозде извилины
ты всё вскакиваешь с дивана, и в самых твоих глазах
видно – горит бессонно в кривой темноте
первозданное, из прошлой смерти, зерно безумия.