Итак, рассуждала я, разорваться ведь невозможно – надо сконцентрироваться на чем-то одном, ограничить круг своих интересов. А может быть, не надо? Обязательные занятия по университетской программе в любом случае отнимут у меня львиную долю моего времени, зато уж все остальное – кинопросмотры, походы в театр, любопытствование тем или новым направлением в искусстве, танце, спорте, языкознании или психологии – все это вполне может протекать в русле стихийности, сознательно мною же выбранной. Пусть это будет как некая освежающая струя – вдруг взять да и смотаться на выставку Дали, на вечер Комеди Франсэз, на одинокую прогулку по парку Сокольники, в котором органная месса Баха сама себя несет из укрытых темнотой репродукторов, а ночь такая ясная, что можно нюхать звезды. И заблудиться в Москве тоже приятно, наткнешься то на Ордынку, то на переулок Калашниковский, то упрешься внезапно в сияние Василия Блаженного, пытаясь точно примерить на себя: по мне это его блаженное сияние или нет? Нет, пожалуй, не по мне… В церквях Б-г если и есть, то вкусненький какой-то, как кулич, как паска глазурная, как блины веселые и как масленица, православно-славненький, бабушкин Б-г, румяный колобок… Правда, он, по церковным понятиям, также и Б-г-страдалец, но, уж простите, его страдание – чисто еврейское, и судьба его (как человека) тоже совершенно еврейская. А раз так, то, как говорит булгаковский персонаж, это уже осетрина второй свежести. Религия у вас, господа христиане, не оригинальная, а взятая, заимствованная в своей основе у евреев.
Это открытие я сделала, когда мы изучали в университете историю религий и должны были перерыть в читальном зале много специальной литературы по данному вопросу. Но на эмоциональном уровне мною это ощущалось и раньше. Я чувствовала нутром, что еврейство – оно изначально-сущее, из первых рук полученное, аутентичное, только загнанное в подполье, а может, потому и загнанное, что истинное… Василий Блаженный был не более чем частью столичного архитектурного ансамбля. И, как таковой, меня, несомненно, восхищал. Осенне-зимняя Москва вообще была несказанна.
Ринемся же на поиски всего романтичного и зовущего, что только подвернется под руку! Что за дар Б-жий – иметь все или почти все… Мне восемнадцать лет, ростовский фоторепортер внушил мне, что я красива и умна, и даже то, что я – дщерь Сиона, становится все более внутренне-очевидным… Для чего же готовит меня Б-г, для какой роли, для какой миссии?
На лекциях и на переменах студенты общались между собой, но знакомства и дружбы возникали и завязывались в основном не здесь, в стенах университета, а в общаге, где проживали иногородние и иностранные учащиеся всех факультетов. Общага представляла два соединенных между собой мостом небоскреба, архитектурная мощь которых поражала воображение. Естественно, и мне хотелось бы жить в этом фешенебельном месте, наверняка кипящем духовной, творческой жизнью!
Тетя Мила, однако, в самом начале года провела со мной разъяснительную беседу, улучив момент, когда ни ее муж, ни дочь, ни внучка-подросток не были дома. Она выразила надежду, что я уже взрослая девушка и понимаю, что такое мораль. Затем она вкратце обрисовала мне нравы студенческих общежитии, упомянув, что азартные игры, употребление наркотиков, беспорядочные любовные связи и попытки самоубийства, к сожалению, составляют там естественный фон бытия.
