– Смеёшься? Расспрашивать бродягу о его жизни, это чревато, знаешь-ли… Будучи в «Крестах» до суда, я попробовал делать заметки, ведь всё было внове, незнакомым, таящим подводные камни и пороги. Меня тут-же обвинили в доносительстве, устроили правилку. Еле доказал, что ничего плохого не имею. Но сам факт фиксирования событий «хаты», это уже преступление. К счастью, у русских людей к писателям в крови непонятный пиетет, с меня сняли предъяву, но предупредили. С тех пор выработался блок, ничем подобным на людях не заниматься. Сейчас это глупость, конечно, и можно вернуться к писательству. Ноутбук-бы мне! Хотя, пользы нам от этого было-бы не много…
Роберт пожал плечами, ничего не сказал, но задумался. С некоторых пор он стал воспринимать Геннадия кем-то вроде старшего в семье, старшего не по опыту и годам, но по ответственности, и после этого разговора сделал памятку в голове.
3. О сигаретах и женском начале
Отворачивая лица от мелкого дождика, тщательно обходя лужи, они направлялись в сторону метро, где на площади Стачек было много магазинов, чебуречных, кафешек, а это позволяло надеяться на небольшой заработок.
– Я говорю, ищущий находит, – прокричал Гена, кивнув вперёд, и сплюнул. У чёрного входа в кафе «Домино», что на Перекопской, стоял фургончик, а под навесом маялся грузин, помощник хозяина, который иногда давал им возможность купить еды и сигарет. Грузину явно не светило таскать ящики под такой плохой погодой, и, увидев подходящие кадры, он оживился.
– Здравствуй, уважаемый, – приветствовал его Михалыч. – Помочь, может?
– Поработайте, господа, всем хорош-що будет! Только вовнутрь не заходите, сегодня хозяйка здесь, не любит, чтобы ходили. Строгая!
Груза было немного, коробки с вином, ящики с фруктами и овощами, всего штук двадцать пять. Гена залез в кузов, подавал коробки к выходу, Роберт складывал их в коридорчике. Управились за двадцать минут, взяли деньги, грузин, как всегда, не обидел, жизнь показалась светлой.
– Пройдём по кругу, авось ещё заимеем? Что заработали, это хлеб насущный, но и душа хочет пищи.
Увы, променад оказался безрезультатным. Рабочее время, народу под дождём было мало, площадь неприятно резала глаза безлюдьем и фонтанами воды из под колёс машин.
– Зябко. Может, по стаканчику кофе, там по десятке, и не плохой.
– Что-ж, кутить, так кутить.
Присели на холодные стулья под зонтиком, отхлёбывали напиток, глядя на капли, обрывающиеся с тента.
– Как-то был на Байконуре, в командировке. Страшно раздражал горячий, густой воздух. С трудом проходил в лёгкие. Вышел из самолёта в Крайнем, чуть не задохнулся. А здесь хорошо дышится, вкусно, вот приодеться-бы, зима скоро нагрянет. Квартиру утеплять надо, на чердаке, кажется, ещё матрас валяется, надо будет надергать ваты, позатыкать щели в окнах.
– Ты ведь не абориген, приезжий?
– Да, сорок лет здесь уже. Как родители погибли, я пацаном был, хорошо, тётка пробивная, у неё там, в Ташкенте однушка была, с дочкой жила, мне места не было, так она меня сюда, в детдом устроила, не хотела, чтобы я там воспитывался, уже тогда республики негативно к чужакам относились, а сейчас, видишь, что творится, в Питере чуть не треть населения с югов. Может быть это и не плохо, интеграция. Конечно, недовольных много, мол, работу отбирают, а что они отбирают? То, от чего местные нос воротят. Заставь сейчас молодёжь на стройке работать! Подрабатывать, да, но карьера строителя сейчас из приоритетов выпала. Да и обманывают там, ведь сейчас все компании частные, а таджиков-узбеков обманывать легко, никакой суд их защищать не возьмётся, а отправить на родину – легко. В сущности, сейчас развивается рабовладельческий строй. И с этими несчастными дружить надо. На всякий случай, – подмигнул Гена и поднялся. – Ещё круг почёта, и пойдём домой, благоустраиваться. Если не найдём чего.
