– Да ты рыбку-то попробуй! А насчет еврейства, так я и в Саранске себя евреем чувствовал. Давай я лучше тебе на баяне сыграю, старый баян-то, с шестьдесят седьмого года служит, а настроен хорошо.
Михаил лихо перебрал клавиши и заиграл «Катюшу». Роза стала приплясывать и подпевать, Маруся тоже вступила, а в разгар их веселья даже Яша стал размахивать руками, хоть и совсем не в такт. А Михаил, играя, смеялся и приговаривал:
– Эх, хорошо-то как! Я так хорошо себя чувствую чуть ли не впервые за шестьдесят лет. Новую жизнь начинаем – надо еще выпить.
Маруся уже с некоторой настороженностью посмотрела на него, шепнула Розе:
– Что-то опять шибко развеселился наш папочка. Боюсь, не к добру.
– Да ладно тебе, мам, опять ты каркаешь – не к добру, не к добру…
– Не каркаю я, а примета такая есть – лишнее веселье не к добру, – поджала губы Маруся.
А Яша сжимал ладони и радостно говорил:
– Это ваше счастье, что вы в Израиль приехали. Вот вы сказали, что в Саранске чувствовали себя евреем, а сами никаких еврейских обычаев не знаете.
– Еврейских не знаю, зато русские обычаи хорошо усвоил: чуть не каждый день меня за спиной жидом обзывали, а потом и вообще с работы выгнали. Тут ясно евреем себя почувствуешь. Вот Маруся у меня русская, а ее тоже жидовкой обзывали, потому что за евреем замужем.
– А вы русская? – Яша удивленно спросил Марусю.
Она засмеялась:
– Чисто-начисто, крестьянская косточка. Как за еврея выходила, так меня все отговаривали. А вот двадцать пять лет живем счастливо и дочку вырастили.
Михаил налил себе еще водки:
– Двадцать пять прожили, и еще столько проживем, – и залпом выпил стакан.
Яша пристально посмотрел на Марусю, помигал, спросил подозрительно:
– И мама у вас русская?
– Конечно, русская, – засмеялась Маруся.
– И ее мама тоже русская?
– Ну да, все мы русские.
Яша отчаянно взмахнул руками:
– Ой, послушайте, это же плохо, очень плохо.
Михаил не понял, ухмыльнулся:
– Чего ты несешь? Чего же в этом «очень плохого», а?
– Так вы же не знаете: в Израиле смешанные браки не признают. Вас не признают.
Маруся уставилась на него и с возмущением воскликнула:
– Это как же так не признают? Что же, здесь я своему собственному мужу не жена?
Михаил снял с плеч ремни баяна, отложил его в сторону, стал успокаивать жену:
– Маруся, Маруся, ты не волнуйся, не может быть таких дурацких законов!
Но Яша настаивал на своем:
– Говорю вам – раввинат Израиля не признает браков евреев с русскими.
Михаил не на шутку обозлился:
– Плевать я хотел на ваш раввинат – она моя жена, и все тут. – Он занервничал, выпил залпом еще водки, откусил кусок сала, явно демонстрируя это Яше. – Что нам твой раввинат-шавинат? Мы теперь в свободном мире обосновались. Там, в России, нам диктовали, как жить. А теперь я буду жить, как хочу. А жить я хочу со своей женой, и долго жить.
Но Яша не унимался:
– Так вы же не знаете, в Израиле раввинат – это главная сила, он правительству все законы диктует.
Маруся чуть не плакала:
– Это что же такое! По его законам получается, что здесь хуже, чем в России, что ли? Там меня за еврея выходить отговаривали, а здесь вообще с мужем развести могут?
– Да ты не волнуйся, – успокаивал ее Михаил. – Мы утрясем это с раввинатом ихним, а нет – и без него обойдемся.
Яша вдруг ударил себя по лбу и радостно завопил:
– Ой, конечно утрясете! Послушайте, для вас это даже очень просто. Я поговорю с нашим раввином, ваша жена примет иудаизм, а потом он устроит вам новую свадьбу, под хулой. И вы заживете новой жизнью как еврейка. Пойдемте сейчас к раввину.
