– Чернышов, ты вчера был на уроке физкультуры?
Помешкав, он кивает.
– Отлично, – она скрещивает руки на груди. – Тогда скажи мне, как всё было? Денис Викторович вел себя как-то неподобающе?
Молчание. Поднимаю глаза на Петьку. Он будто в каменного истукана превратился.
– Он оскорблял твоего одноклассника? Применял насилие?
Петька только крепче стискивает челюсти.
– Что ж, – зло прищуривается на него Лидия Романовна. – Значит, Олесе Владимировне показалось?
– Да, конечно, показалось, – отвечает кто-то за него из класса.
– Я спрашиваю Чернышова, – отрезает директриса, не сводя с Петьки въедливого взгляда. – И, значит, Лена Третьякова врет?
Петька вздрагивает. Лицо его страдальчески искажается. Сморгнув, он бросает растерянный, даже какой-то испуганный взгляд на меня.
– Чернышов, так да или нет? Третьякова врет? – почуяв внезапную слабину, продолжает давить на него директриса. Даже не давить, а бить ниже пояса. – Молчишь, значит, соглашаешься. Так?
– Нет, – вдруг выпаливает Петька.
– Что нет? Лена врет?
– Нет! Не врет! – почти выкрикивает он зло и падает на место. Не садится, а буквально валится на стул, как подкошенный. Дышит тяжело, часто, шумно. Сжимает и разжимает кулаки. Но к лицу возвращаются краски.
Бедный глупый Петька. Считает теперь, наверное, себя предателем…
Но для меня он в эту минуту почти герой. Я трогаю его за локоть, хочу как-то поддержать его, поблагодарить, но он раздраженно дергает рукой. Злится. Ну и ладно. Пусть успокоится.
Зато остальные нас сейчас ненавидят, я прямо физически это ощущаю. Если бы люди умели убивать взглядом, то от меня бы осталась только горстка пепла.
Слышу за спиной шипение:
– Крыса и каблук…
Директриса продолжает распинаться, что этот инцидент – ЧП. Что Денису Викторовичу, раз такое дело, просто не место в школе. А потом переключается на нас.
– А вы, наверное, считаете себя молодцами, да? – говорит она с полупрезрительными нотками. – Героями… борцами с системой или чем там ещё… Но на самом деле вы просто трусы. Потому что только трус станет покрывать чужой подлый поступок… Или же глупцы, незрелые настолько, что не в состоянии различить, где подлость, а где…
– В чем подлость? – негодует Михайловская. – Денис Викторович – самый лучший учитель. Мы его уважаем и ценим. И не хотим, чтобы его увольняли. Подумаешь, попал мячом в…
Она осекается, но тут же возмущенно продолжает:
– Что тут такого?
– Даже так? – багровеет директриса. – Значит, для вас жестокость по отношению к вашему однокласснику – это «что тут такого»? Вы только посмотрите, какая незамутненность! Это уже не просто круговая порука, где вы нагло врете, глядя в глаза мне, директору, а какое-то извращенное восприятие реальности. Пожалуй, мне стоит очень серьезно поговорить с вашими родителями. Так что в ближайшие дни… я сообщу позже, когда точно, мы созовем родительское собрание. И только попробуйте мне выкинуть еще какой-нибудь фортель.
Лидия Романовна с решительным видом покидает кабинет. А новая англичанка остается, и мне почему-то кажется, что осталась она, чтобы на нас с Петькой тут же не накинулись все скопом. Она даже становится ближе к нашему ряду.
Только всем на нее плевать. Как и на историка. Точнее, про него просто вообще забыли – он ушел в конец кабинета, когда заявилась директриса, и там так и сидит за задней партой, проверяя тетради.
Михайловская, не стесняясь, окликает меня вслух:
