– Эй, Третьякова! Помнишь, о чем мы говорили? Не забыла? Вот и хорошо. Жди.
Девчонки многозначительно переглядываются.
Гаврилов, проходя мимо нашей парты, смахивает рукой мою сумку, в которую я как раз складывала тетрадь и учебник. Сумка падает на пол, и из нее всё вываливается.
Петька тут же вскакивает, хватает его за шкирку:
– Че творишь, баран? А ну подними!
Гаврилов оборачивается:
– Да пошел ты!
Петька его тянет на себя. Он гораздо крупнее Гаврилова, выше ростом и шире в плечах. Тот упирается, пытается вырваться, но тщетно. Петька перехватывает его по-другому, поудобнее, и дергает его вниз, к полу.
– Поднял, я сказал! – ревет он. Петька в гневе страшен. Он как будто свою злость изливает на первого попавшегося – на Гаврилова.
Гаврилов приседает и начинает собирать всё, что просыпалось, обратно мне в сумку. Остальные почему-то наблюдают эту сцену молча. То есть переговариваются между собой, это точно, но тихо. И даже подходят ближе. Но открыто пока никто не вмешивается.
Собрав всё, Гаврилов бросает на нас взгляд снизу вверх и ухмыляется. Потом поднимается с корточек вместе с моей сумкой и вроде как медленно протягивает её мне, а потом вдруг резко наклоняется и смачно плюет внутрь. Тут же швыряет сумку в Петьку и сразу отскакивает. А затем выбегает из класса.
Петька рвется за ним, но его хватают парни. Набрасываются вдвоем на одного. Заламывают ему руки так, что Петька сгибается пополам. Стиснув зубы, он борется с ними. А те – с трудом, но все же его удерживают.
– Прогнулся под свою стукачку Третьякову! Слил всех, сука! – пыхтит Шатохин.
– Прекратите сейчас же! – повышает голос новая англичанка.
– Перестаньте! – кричу я одновременно с ней.
И эта возня наконец привлекает внимание историка.
– Одиннадцатый «А»! Вы совсем ополоумели! – он подбегает к парням и расталкивает их. – Вон из класса! Устроили мне тут!
Постепенно наши расходятся. В кабинете остаемся только мы с Петькой, новая англичанка и историк.
– Ох уж эти зумеры, – хмыкает он, вроде как пытаясь завязать разговор с англичанкой. Но она на его реплику никак не реагирует и подходит к нам.
– Ты – молодец, Петя, – говорит ему она.
Но Чернышов вдруг вскидывается и выпаливает с надрывом:
– Да идите вы! Чего вы добились? Зачем вы вообще влезли?!
И сразу вылетает из кабинета. Я ошарашенно смотрю ему вслед.
Вообще-то Петька не такой. Он сроду никогда не грубил учителям, тем более женщинам. А тут вдруг…
– Извините его, – говорю. Мне неловко перед ней. – Он просто сорвался.
– Я понимаю, – кивает она и вымучивает улыбку. – У меня есть с собой влажные салфетки. Антисептические. Давай помогу…
Она протягивает руку к моей сумке.
Вот черт… Я и забыла про выходку Гаврилова.
– Спасибо, я сама, – бормочу я смущенно. Но она все равно уверенно и аккуратно выкладывает книги и тетради на парту, а заодно достает упаковку с салфетками.
Из кабинета истории мы выходим вместе с ней. Олеся Владимировна предлагает подвезти меня до дома. Я благодарю, но отказываюсь. Мне и так перед ней ужасно неудобно. Она только что помогала протирать мои учебники и даже не морщилась!
– Я настаиваю, – улыбается она.
Но в коридоре меня поджидает Петька. Он сидит на подоконнике, сердитый и при этом весь какой-то потерянный.
Когда мы приближаемся, он встает и подходит ко мне.
– Идём домой? – спрашивает, не глядя Олесю Владимировну. Как будто ее вообще тут нет.
– Петь, – останавливаюсь я. – Ты ничего не забыл?
