– Да какие там побои? – фыркает Патрушева. – Подумаешь, мячиком ему разок прилетело.
– Да любые синяки, если есть, будут считаться побоями. А они сто пудов у него есть. Даже у меня есть. Я фиг знает, откуда они берутся. Вон, смотри, – Агеева задирает до локтя рукав блузки, демонстрируя коричневый синяк. – На ногах ещё больше… А Жучка вон как сегодня завалился. И пока играли, его ж там пацаны и толкали, и пинали. Герман его вообще снёс. А вместе со словами той бабы, Дэн потом замучается доказывать, что это не он Жучку бил.
– А что это за баба, кстати? С чего это она к нам приперлась?
– Да фиг ее знает, кто она вообще такая. Первый раз вижу.
– Вот же овца рыжая, – цедит Михайловская, а затем передразнивает противным голосом: – Я этого так не оставлю! Я сейчас же побегу на вас стучать…
Девчонки вяло прыскают и снова начинают возмущаться.
– Блин, жалко будет, если Дэна уволят. Единственный нормальный учитель на всю школу.
– А если до прокуратуры дойдет, что, и посадить могут?
Агеева, вздохнув, пожимает плечами.
– Капец! Из-за этого дрища недоделанного у человека могут быть такие проблемы… – бубнит возмущенно Патрушева.
– Ну вообще-то, – не выдерживаю я, – Дэн сегодня перегнул палку. Как учитель, он не имел права оскорблять и…
– Начинается… – скривившись, тянет Михайловская. – Давно мы не слышали Жучкину адвокатшу.
– Ничего не начинается. Просто подумай… поставь себя на его место: тебе бы понравилось, если бы тебя так оскорбляли… унижали? При всех?
– Жучка сам виноват, – равнодушно ведет плечом Михайловская.
– В чем? В том что сильный, здоровый, взрослый мужик над ним издевался?
– Да кто над ним издевался? – хором возмущаются девчонки. – Кто виноват в том, что Жучка даже мячик принять не в состоянии?
– Кто виноват, – подхватывает Патрушева, – что он такой дрищ и лошпет?
На самом деле мне тяжело вот так спорить и что-то кому-то доказывать. Даже если у меня железобетонные доводы.
Меня подводит собственное сердце, ущербное с рождения…
Когда я волнуюсь или нервничаю, оно начинает трепыхаться, как бабочка, которую поймали за одно крыло. Потом ускоряется сердечный ритм. И если я срочно не успокоюсь – он разгоняется так, что голова идет кругом, в глазах темнеет и мне катастрофически не хватает воздуха. До обморока. Так что обычно я стараюсь помалкивать, но иногда не получается…
– Пусть даже он, как ты говоришь, дрищ и лошпет, все равно это не повод его унижать. Тем более учителю!
– Вот же зануда, – тихо фыркает кто-то из девчонок.
– Был бы Жучка нормальным пацаном, – подает голос Ларина, которая растянулась вдоль скамьи, примостив голову на колени Сорокиной, а ноги, согнув в коленях, прямо в обуви поставила на край, – занялся бы собой. В качалку, что ли, пошёл бы. Ну или там на плавание, да на что угодно! И оделся бы… пусть не шикарно, если бабла нет, но хотя бы не как бабушкин внучок. А если он ленивый и никчемный, если его устраивает быть жертвой и ничтожеством, то как к нему еще относиться? Он ничего не хочет делать, не хочет приложить минимум усилий, чтобы хоть маленько себя изменить. Так почему его кто-то должен жалеть? И почему из-за него должны страдать другие?
– А если он не ленивый, а просто не может? Вот не может и всё тут? – говорю я и чувствую, как пульс уже частит в ушах. Всё, хватит, надо заканчивать. Все равно спорить с ними бессмысленно.
И тут нас прерывает внезапный стук в дверь.
