Петька с матерью и братом живет в подобной квартире, только на втором этаже.
Конечно, дом этот старый, ветхий даже, ну и весь какой-то перекособоченный, но мне тут нравится. У нас уютно и душевно. Двор наш обнесен высоким деревянным забором, поэтому мы словно в собственном мирке живем, где все друг другу почти как родственники. Бабушка говорит, раньше даже праздники отмечали все вместе, за одним столом. Зимой – в третьей квартире, она самая большая. А летом – прямо во дворе. Эта традиция уже забылась, но все равно между соседями у нас самые теплые отношения.
Петька, пока идем, о чем-то увлеченно болтает, а у меня из головы не идут слова Горра. Аж самой надоело. Чтобы как-то отвлечься, предлагаю:
– Слушай, Петь, а давай заглянем к Соне? Навестим ее, расскажем, что в школе было…
Чернышов благодушно пожимает плечами.
– Давай.
Шумилова вторую неделю сидит дома с бронхитом. И, по ее же словам, со скуки готова на стены лезть. Мы, конечно, переписываемся постоянно, но мессенджеры – это одно, а живое общение – совсем другое. Да и я уже сама по ней соскучилась.
Соня живет от нас недалеко, возле дворца спорта. И ее дом, хоть и тоже довольно старый, но действительно – памятник архитектуры. Очень красивый. С лепниной, со всякими барельефами и фронтонами. И, в отличие от нашего теремка, здесь раздолье. На одной только площадке ее подъезда целый рояль уместится.
Сонька встречает нас лохматой, в пижаме, босиком, но оглашает всю квартиру радостными криками. Тут же начинает суетиться, кипятить чайник. И через несколько минут мы уже пьем чай с бутербродами в ее комнате. То есть я пью чай, а Петька жадно налегает на бутеры – он у нас всегда как с голодного края. Соня иногда шутит: «Чернышов, ты когда-нибудь наешься?».
Но на самом деле тут нет ничего смешного. У Петьки погиб отец, когда мы еще в началке учились. А тетя Люда, Петькина мать, только-только родила младшего. И долгое время они буквально выживали. Мы с бабушкой тоже, конечно, не шикуем, но хотя бы никогда не жили впроголодь. Словом, нормально мы живем, как многие, грех жаловаться. А вот Петька зачастую ходил голодный. Его все подкармливали: бабушка, соседки.
Соседи у нас молодцы – тогда и с похоронами тете Люде помогли, хотя сами не богаты, и вещи свои отдавали, кто что мог, и с малышом их по очереди сидели, пока она бегала на какую-то ночную подработку.
Помню до сих пор, как Петька приходил к нам и смотрел голодными глазами, как бабушка варит суп или печет оладьи. Она потом усаживала нас обоих обедать, сама уходила. И я свое отдавала ему – не из милости. Просто раньше съесть тот же суп или кашу было для меня чуть ли не пыткой над организмом. Петька же сметал моментально и свое, и мое, и добавку.
Сейчас тетя Люда нашла какую-то неплохую работу. У них завелись деньги. Она даже задумала переехать в квартиру получше, по словам Петьки. Правда, сам он отчаянно против. В общем, теперь они не бедствуют, но Петька по старой привычке набрасывается на любую еду.
– Ну что, как в школе? Что новенького? – интересуется Соня.
– Сегодня на физре Дэн Жуковского ушатал… – с набитым ртом отвечает Петька. Прожевывает и договаривает подробности уже внятно: – Илья косячнул по игре, ну это как обычно. А Дэн на него вдруг вызверился.
– Так он всегда его шпынял, – пожала плечами Соня, мол, что такого.
– Не-е-е, тут вообще жесть… он его по-всякому обложил, потом еще мячом баскетбольным долбил… Скажи, Лен?
