Но встречаю его в фойе и улыбаюсь на его «привет». И чувствую, что краснею помимо воли. Но это лишь потому, что Горр так на меня посмотрел. Он как будто ждал меня. Стоял в холле, опершись о подоконник и скрестив ноги в лодыжках, и со скучающим видом наблюдал за центральным входом. А как увидел меня, его взгляд прямо загорелся сразу же. Ну как тут не смутиться?
Он отлепляется от подоконника и направляется ко мне. И в класс мы заходим вместе. У наших на меня реакции ноль, будто я – невидимка. Ну а его, конечно, встречают оживленно. Со всех сторон слышу: Герман, здоро́во, Герман, привет…
Наверное, все думают, что просто так совпало, что мы вместе вошли, но затем Горр вдруг садится не на свое привычное место, а со мной. И тогда класс стихает. Резко. Я успеваю увидеть перекошенное и застывшее выражение Михайловской, оно, если честно, пугает. Потом отворачиваюсь и больше на класс не смотрю.
Горр молчит, сидит себе преспокойно, как будто не замечает реакции класса. Затем всеобщая оторопь сменяется гулом. Слышу за спиной Ямпольского: «Фигасе!» и тут же Патрушеву: «Я не поняла, это что…». К счастью, звенит звонок, влетает историк и окриком велит всем сесть и замолкнуть.
А я ловлю себя на том, что с трудом понимаю историка. Точнее, постоянно отвлекаюсь от урока на свои мысли: почему Горр сел ко мне? А на следующем уроке опять сядет? Что это значит? Как от него приятно пахнет…
Один раз историк даже одергивает меня:
– Лена, хватит витать в облаках.
А я и так-то сидела в смятении, а тут вообще заливаюсь краской. Еще и Горр скосил на меня взгляд, будто все мысли мои знает, и усмехнулся.
Мне ужасно хочется спросить его, почему он сел ко мне, но я стесняюсь. Это за меня делает Михайловская на следующей же перемене.
– Герман, ты решил переехать?
– Да, с чего это вдруг? – поддакивает Ямпольский.
Но Горр, как всегда, в своем репертуаре – вопросы, на которые ему отвечать неохота, он просто игнорирует.
Зато обращается ко мне, причем развернувшись так, что упирается коленями в мою ногу. А ко всем остальным он просто садится спиной.
– Что вчера делала? – спрашивает с полуулыбкой.
– Ничего такого, – лепечу в ответ и опять отчаянно краснею, потому что чувствую, что за нами следит весь класс.
– А в школу почему не ходила?
– Ну я же говорила тебе. Мы с бабушкой по делам ездили.
Не рассказывать же ему про больницу.
– И как? Сделали свои дела?
Я киваю. Сердце внутри трепещет. Мне ужасно неловко, и я даже не знаю, отчего больше: от пристального, тяжелого внимания наших, или от самого Горра, оттого что он так близко, что говорит со мной таким мягким голосом, что смотрит неотрывно. Да еще как смотрит! Будто своим взглядом блуждает по коже, касается, гладит, оставляя ожоги…
После уроков мы опять идем вместе. И я уже не спрашиваю, что ему от меня нужно. А если совсем честно, то даже рада, что Горр меня провожает. Но только потому, что при нём наши меня не трогают.
– А я вчера с матерью встречался, – вдруг говорит он ни с того ни с сего.
Я останавливаюсь от неожиданности, даже забываю про свое смущение.
– Да ты что! – восклицаю невольно. – И как? Поговорили?
– Ну, конечно. Не молча же сидели, – с усмешкой отвечает он. – Поговорили.
– Ты рад?
– А чему тут радоваться? – приподнимает он бровь.
– Ну как? Мама же… вы пообщались… – бормочу я растерянно.
– Да уж, мама… – вздыхает он. – Нет, ну наверное, ты права, хорошо, что поговорили. Но она, конечно…
