Это могли быть мы - страница 17

– Это не просто тяжело. Это… – слова были готовы сорваться с губ, но она сдержалась.

Эндрю этого не мог понять. Он любил детей даже в самые сложные дни.

– Ей так больно, что мне становится не по себе. И то, как на нее смотрят люди. Что они говорят.

– Понимаю, – он положил ладонь на ее голое бедро.

Он все еще был привлекателен, не облысел и не растолстел, как многие мужчины в его возрасте. Она могла бы прижаться к нему, вдохнуть запах его кожи. Попросить его помочь, объяснить самые темные мысли, терзавшие ее. Стать другим человеком.

Но нет. Это было не в ее силах.

– Слишком долго не читай, – сказала она и повернулась набок, чтобы уснуть.

Оливия, с ее хипповской прической и бледной улыбкой, постоянно сидевшая на таблетках, поддерживающих иммунитет, не отличалась упорством. Она уступала Кейт во всех вопросах – о политике, о подходящих обедах для детей, о подходящих для нее прическах. Но, к удивлению Кейт, она вежливо, но решительно отвергла все ее попытки познакомиться с Делией. У них уже есть планы. Делия стесняется незнакомых людей. Может быть, в другой раз. Как будто тискаешь мягкую игрушку и вдруг натыкаешься на твердую коробочку с динамиком.

Впоследствии Кейт и сама не могла понять, как давно она планировала свой поступок, сама этого не осознавая. Возник ли этот план однажды утром, когда она проснулась от рева детей в два голоса и визга пожарной сигнализации из-за того, что Эндрю сжег тост? Или когда Оливия сказала, что не покажет ей Делию? Неужели она уже тогда начала топать ножкой, будто упрямый ребенок? Утро, целых пять часов наедине с проблемами, казалось совершенно невыносимым. К полудню она одела детей для прогулки, натянув шапочку Кирсти поглубже, чтобы прикрывала лицо. Когда она была так укутана, люди не всегда замечали неладное. Девочка могла показаться обычной малышкой, а не ребенком, страдающим от… болезни, которой даже не было названия. Люди часто спрашивали, что это за болезнь, но Кейт не знала, что им ответить, и часто они смотрели на нее так, словно она – плохая мать и сама виновата, что не знает названия хвори, от которой страдает ее дитя. То, что можно назвать, можно и понять. Можно найти людей в той же лодке. Можно бороться. Но у них не было даже такой возможности. От чувства несправедливости Кейт хотелось иногда сжать кулаки и орать на людей.

– Мы идем повидаться с Ливви, – сказала она Кирсти.

Время от времени, пристыженная попытками Эндрю, Кейт пыталась с ней разговаривать. Иногда она замечала какой-то проблеск, ощущение тревоги, печали или даже радости, случайное хихиканье без причины, и тогда Кейт казалось, что дочь все понимает. Но не казалось ли ей? Невозможно понять.

– Она не хочет, чтобы мамочка видела ее малышку. А почему? Нам ведь хочется это узнать, верно?

Глаза Кирсти, голубые, как и у матери, уставились в пространство. Разумеется, она не понимала. Кейт ощутила ужасающий прилив нежности, и к глазам подступили слезы. Все это было несправедливо. И каждое утро она просыпалась, а улучшения не наступало.

Адам сидел в гостиной и с неистовой сосредоточенностью собирал конструктор. Кейт всегда хвалила его: «Как здорово, милый!» Но втайне она тревожилась. Должен ли он быть таким нелюдимым, таким молчаливым? Он уже довольно хорошо говорил, но редко был многословен. Возможно, его просто оглушал шум и суета вокруг сестры, так часто оказывавшейся на краю гибели. Быть может, через несколько месяцев, когда он пойдет в детский сад, станет легче.