Упер в меня свой взгляд оливкового цвета, улыбается... Успел, кстати, переодеться – от его брендовой рубашки с двойным воротничком не осталось и следа, и теперь его рельеф облипила серая хлопковая рубашка с каким-то странным принтом и джинсы, подчёркивающие накаченные бёдра. Да, кто-кто, а за столько лет он сильно возмужал. Или это армия так щупленьких парней меняет? Даже не узнала бы, если б не это самодовольное выражение лица и небольшой шрам рассеченной брови... который я ему на память и оставила много лет тому назад.
Перестал петь, а я так и стою, рассматривая его, словно экспонат в палеонтологической музее. Dio..
— Buffone! [Шут гороховый]. – Кидаю ему, разворачиваясь и возвращаясь на кухню. Позади раздается.
— Сири, переведи «Буффон».
Хмыкнула, рядом со мной пролетела мама, метнув в меня презрительный взгляд.
— Ро-о-омочка, — Воркует она, отчего я ошарашенно упираюсь взглядом в Лекси, который её порыву тоже, кажется, удивлен, и стремительно разворачиваюсь на 360 к ним. Мама продолжает. – Ты не читай перевод, это она с дуру ляпнула.
Лезет к нему обниматься, тот её слегка приобнимает и переводит взгляд на меня, хмыкнув.
— Да, тетя Марин, я понимаю.
— Да какая я тебе тетя... – Стреляет глазками эта пятидесятилетняя пигалица. – Мы ж как родные с тобой уже.
Не в силах больше слушать эти дифирамбы, ухожу к кухонному гарнитуру. Размешиваю в заварничке тиссано [заваренный напиток] цветков ромашки с сушёной клубникой и лимоном, подвигаю чашку с бискотто [печеньем] к себе поближе. Лекси уже успел сожрать половину, поцеловал меня в щеку и ушел, довольный, на диван – разговаривать с Романом Андреевичем. Perché... за что мне это, а?
До меня доносится, заставляя обернуться к ним:
— Ром, слушай, тут Альба немного возмущается..
Приведение переводит на меня взгляд, я закатываю глаза и отворачиваюсь обратно, замечая краем глаза, как он демонстративно проводит зубами по губам. Ну, Buffone! Что с него ещё взять!?
— Правда? Странно, что это на неё нашло? – Доносится его абсолютно спокойный голос.
— Вот и мы её не понимаем! – Вмешалась мама, ухватившая из моих рук тарелку с остатками бискотто и забравшая мою не начатую чашку заварившихся травушек. Оборачиваюсь.
А кому несёт? Конечно, Ромочке! Ромочка же — такой хороший мальчик четвертого десятка, а дочь родная обойдётся! Водички попьет. Слов не хватает... Впрочем, что удивляться, мама как обычно.
Достала ещё одну кружку. Вот эту точно не отдам..
— Ну, так что, подписываем?
Какой "подписываем"!? Я тут ещё слова не сказала! Вылетаю из-за барной стойки летним вихрем.
— Ты здесь жить не будешь!
Мама всплеснула руками, Лекси ржёт. Рома скептически поднимает бровь со шрамом.
— Тебя не спросили. – Кидает самодовольная гадина, дальше поворачиваясь к брату, отпивая напиток из моей самой любимой кружки с цветочками, которую выбирали вместе с Тори на мой день рождения в этом году. Жалко, блин...
Лекси переводит взгляд с него на меня и обратно. Я продолжаю:
— Это вообще-то мой дом!
— По документам – мой. – Кидает своё веское бывший защитник и некогда брат, деловито улыбнувшись.
Здорово, замечательно, прекрасно! C'e di che disperarsi [Хоть караул кричи!]
Рома снова смотрит на меня.
— Вы, конечно, извините, но у меня там кот в машине.
— Кто!? Какооой ещё кот!? — Не реагирую на мамино шипение, пока это чудо в перьях встаёт.
— Рыжий. Мейн-кун. 8 килограмм. Василиск. Без вредных привычек. — Отчеканил Роман Андреевич, скрываясь в коридоре.
