Вздыхаю, снова поворачиваюсь к доске, когда рядом раздается тихое покашливание.
Начинается-а-а.
— Снежков, — делая самое деловое лицо, поворачиваюсь к местному мэтру, светилу российской науки — Николаю Снежкову, в народе просто Коля. Сам ученый поджимает губы, поправляя застегнутый на все пуговицы ворот рубашки в горошек, глядит сквозь стекла очков, проводя ладошкой по прилизанным волосам.
— Степанова, — начинает заунывно, пока я мысленно готовлюсь к очередному потоку лекций, — мне кажется, ты несерьезно относишься к обучению в этой группе.
Едва удерживаюсь, дабы глаза в районе затылка не потерять. Стоит сесть на первую парту, из-за того, что дома очки забыла, как вечно случается подобный казус. Чего ему не иметься-то.
— И в чем же выражается моя несерьезность? — невзначай интересуюсь, разглядывая свою ручку. На Коленьку не смотрю, иначе можно навечно превратится в зубрилку по типу Тоньки Соболевой. Елисей Сергеевич хоть бы замечание ему сделал. Дважды Сорокина с Ведюковым окликал, пригрозив выгнать с лекции. Зато неприкосновенность Снежка безоговорочная.
— Разве можно столь халатно писать лекции? — заглядывает нагло в мою тетрадь, нарушая всякие границы личного пространства, тыкая в иероглифы, отдаленно буквы напоминающие алфавита. — Вот, посмотри. Это невозможно читать. Как ты собираешься по ним готовиться к экзаменам?
Не пойму, ему-то дело, какое, как буду к сессии готовиться? Методичку возьму, Тоньку попрошу свои конспекты одолжить, в конце концов, учебный материал из библиотеки выгребу. Подумаешь, нашел проблему.
Да только вместо этого отвечаю вежливо-нейтральным тоном:
— Спасибо Коля, без твоей помощи никак не обошлась бы!
Глядя, сколь сильно задирает нос Снежков. Мысленно пинаю себя. Почему не могу попросту огрызнуться, послав подальше. Вежливость покоряет города, однако еще заставляет некоторых личностей брать на себя чрезмерную ответственность за судьбы других.
— Ты должна понимать, первые курсы самые важные в жизни студента, — начинает заунывную речь Снежок, спуская очки на переносицу. Сурков даже ухом не ведет, сам уникум одной рукой почти не глядя писать, продолжает, а я вот не могу. Сижу, вслушиваюсь, считая, сколько до конца мучений моих осталось.
— Я тебя поняла, — уже настойчивее произношу, пытаясь избавиться от назойливой заботы о моем успешном учебном процессе. Мамы хватает, не только этого интеллектом обиженного.
— Нет, ты все же послушай, — перебивает Снежков, сцепляя пальцы в замок, с важным видом точно на приеме президента. — Учеба — как прямолинейное движение. Без какого-либо воздействия со стороны, материальная точка движется вдоль прямой с постоянной по величине направлению скорость.
Помогите-е-е, кто-нибудь! Я не хочу слушать в два уха лекцию по физике! Хочется ответить, даже рот открываю, однако видимо нечто свыше мой зов истеричный услышало. Где-то на пояснении графика зависимости пути равномерного прямолинейного движения с грохотом открывается тяжелая дверь. Явно с пинка, потому что в момент триумфа Коленьки в аудиторию вваливается Ян так, словно только его тут все ждали.
Сурков замирает на месте, будто зверек настороженный, испугано дергая в руке эбонитовой палочкой, которой показывал на доске написанные формулы. Рука подрагивает, будто решает: отбиться ей от Кришевского или себя пристукнуть, дабы не мучится.
— Ян, — севшим голосом выпаливает имя Дьявола, решительно шагающего к центральному ряду, ленивым взором окидывая полусонные лица студентов. Тихий шум — половина сразу же убралась с первых пяти парт поближе к Камчатке, косясь опасливо. — Ты снова опоздал, — отмечает преподаватель, сглатывая шумно. Его темно-серый вязаный жилет, кажется, мешает, уж очень сильно пуговицы на нем дергать начинает.
