– Возраст?
– Сорок четыре года, сэр.
– Семейное положение?
Я ощутила прикосновение платка к своей шее.
– Не замужем, сэр.
Образ Роберта в моей голове то приближался, то исчезал из виду – словно пучок водорослей в воде у берега. Я знала, что не должна о нем упоминать. Если я не произнесу его имени, я не буду о нем так много думать. Если я не буду о нем так много думать, возможно, я его позабуду. Если я его позабуду, возможно, я перестану его хотеть.
Уидон интересовался самыми простыми обстоятельствами: мое предыдущее место жительства, моя семья, мои театральные пристрастия – я назвала оперетту, драму и цирк. Уидон не возражал.
– Опыт работы?
Я рассказала о своем опыте ухода за пациентами на дому, а потом решила добавить и то, что уже указывала в сведениях о себе: двухлетнюю работу в клинике для душевнобольных в Эшертоне, Дартмур (печально известной всем и каждому из-за пожара, уничтожившего здание в 1872 году). Но Уидон недовольно поджал губу:
– Работа в клинике – это одновременно и хорошо и плохо, мисс Мак-Кари.
Я замолчала, ожидая объяснений этой загадочной фразы. Уидон добавил менторским тоном:
– У нас в Кларендоне нет никаких «больных», только «пансионеры». Так вы должны их называть. Это джентльмены из хороших семей, приезжающие в Кларендон, чтобы успокоить нервы, расшатанные бременем громадной, серьезнейшей ответственности. Вам понятно?
– Да, сэр.
Ну ладно, это просто слово. «У каждого места свой особый словарь», – говорил мой отец. А еще я пришла к заключению, что они выбрали меня, заранее зная, что я работала медсестрой в клинике, потому что я их чем-то заинтересовала.
В конце концов Уидон протянул мне несколько листов бумаги. То были условия, известные мне заранее: восемьдесят фунтов в месяц, содержание, жилье, чистая униформа, отопление. От меня ожидалось пристойное, безупречное поведение. Я не имею права выходить замуж без выраженного согласия директора пансиона. Я имею право на полдня отдыха раз в две недели, однако я должна сообщать, какую постановку намереваюсь посетить, если планирую потратить свободное время на театр. Июнь 1882 года. Энн Мак-Кари. (Подпись моя выглядела точь-в-точь как это имя, записанное мелкими буковками – такими же, какие сейчас выходят из-под моего пера.) Уидон встал и спрятал бумаги.
– Вскоре вы познакомитесь с доктором Понсонби. А теперь я представлю вас вашему пансионеру.
Уидон ощутимо занервничал, как будто новичком был он сам.
Создавалось впечатление, что здесь произошло убийство, а теперь все заметают следы.
Служанки в голубой форме протирали всевозможные поверхности чуть ли не с яростью: перила, полы, стены. Позже я узнала, что в Кларендоне все, что не застлано ковром, будет многократно протерто, словно в наказание за недостаточную мягкость.
– Это из-за дождя, – пояснил Уидон, когда мы поднимались по лестнице на второй этаж. – Все становится грязным.
По пути Уидон рассказал, что в Кларендоне два этажа, по десять комнат на каждом, по пять комнат в каждом крыле. Пансионеры умываются у себя, с помощью медсестер или самостоятельно, а туалет у них общий, в конце коридора. Нас в Кларендоне четыре медсестры и еще одна старшая сестра, и от меня ожидается, что я познакомлюсь и по мере сил буду уделять внимание другим пансионерам из крыла, в котором проживает мой подопечный (западное крыло, второй этаж). Уидон прибавил, что в Кларендон допускаются лишь пансионеры мужского пола из хороших семей и не принимаются мужчины из обычных либо плохих семей, а также женщины, вне зависимости от качества семьи.
