— Знавал одного, — добавил «отец», — грабанули его на улице, дали по голове. Несколько лет жил как в тумане, мать родную не признавал. А потом в один день все вспомнил. Вон оно как бывает.
— Мира Милостивая спасла тебя, Эва, и не в первый раз. Может, и предначертана тебе смерть ранняя, да только не дает тебе богиня умереть, спасает раз за разом. А все потому, что сердце у тебя доброе.
— Слишком доброе… — проговорил тихо отец.
— Расскажите мне обо всем, — попросила Ева. — Кто я, как вас зовут, в каком городе мы живем.
Эта просьба родителей не порадовала: оба в глубине души надеялись, что девушка на самом деле память не потеряла, а так, растерялась да испугалась. Вздохнув, отец стал рассказывать.
Зовут его Брокком, а жену его – Гриди, у них три дочки: Эва, старшая, Ливви да Кисстен. Живут они в городе Сколле на юге Ренса, или Ренского королевства, которым правит славный король Эйтрик Риндешельд. Сколль – город достаточно крупный, портовый; здесь живо идет торговля, и королевский двор, бывает, приезжает сюда к осени, на ярмарки, когда на городской площади могут веселиться в одной толпе знатные и простолюдины.
Сами же они, Лэндвики, тоже не голь какая-то: Брокк Лэндвик состоит в гильдии поваров и обслуживает несколько достойных домов, а еще с братом трактир держит близ порта. Брокк увлекся рассказами о своей работе, и Ева заслушалась: она чувствовала себя так, словно сидит в кино на сеансе с суперпогружением. Купцы, повара, специи, званые ужины…
— А я пироги пеку, — вставила Гриди Лэндвик, заботливо переводя «дочь» через лужу. — Ох и любят мои пироги! На каждый ужин заказывают; особенно с рыбой и рисом просят.
— А я что делаю? — поинтересовалась Ева, и «родители» переглянулись.
— Ты наша гордость, — ответила с заминкой Гриди. — В нашем квартале тебя уважают, а в храме ценят.
— Но кто я? Чем занимаюсь?
— Помогаешь бедным и немощным, что приходят к храму: голодных кормишь, за больными ухаживаешь, помогаешь жрицам порядок держать. И сама жрицей станешь – это как пить дать.
— Конечно, станешь, — поддакнула Гриди. — Но пока не придешь в себя, я тебя в храм не пущу.
— Еще бы, — бросил Брокк. — Устала, небось, как всегда, до дрожи в коленях, вот и подвели ноги-то, когда близ Блуки шла. А я ведь говорил: не ходи там, не место это для благочестивой девицы! Но ты разве слушаешь?
— Не кричи на девочку, — нахмурилась Гриди, хотя ее супруг лишь чуть повысил тон.
— Я не кричу. Эва никуда не пойдет, пока лекарь не разрешит.
— Конечно, конечно… ты как, Эвочка? Не кружится голова?
— Нет, не кружится, — ответила Ева. — А где наш дом?
— Мы уже близко, немножко осталось.
Гриди оказалась права, и вскоре они вышли на другую улицу. Брокк Лэндвик вдруг резко оттеснил своих женщин вбок, как оказалось, пропуская всадника, и выругался вслед; Гриди тоже разразилась бранью. Обругав разогнавшегося всадника, Лэндвики перешли на другую сторону и подошли к трехэтажному каменному дому с решетчатыми окнами, тесно зажатому с двух сторон другими домами.
— Это наш? — спросила Ева.
— Да, — вздохнула Гриди. — Неужто совсем ничего не помнишь? Неужто дом родной увидев, ничего не почувствовала?
— Сказано же тебе: ничего не помнит, — грубовато произнес Брокк. — Хватит девчонку тормошить: помнишь, не помнишь… Настанет время, и вспомнит она еще, все вспомнит.
«Вряд ли», — с тоской подумала Ева, глядя на чужой дом.
