«Видишь, что ты наделал? Я не справляюсь, я не в порядке, и не надейся!» – мне хотелось плакать, но я могла только ругаться. Подул легкий ветер, как будто смешок Лукаса в ответ на мое ворчание. «Не злись, кучерявая».
Внезапно Мариза, все это время стоявшая чуть поодаль, погруженная, как это уже стало привычным в свои мысли, бросилась ко мне и обняла, стискивая талию так, как могут только дети, причиняя боль, не рассчитывая силу рук. Ни разу за весь этот потерянный год не вела она себя плохо, не стучала ногами, не закатывала истерик, не требовала от меня того, что принадлежало ей по праву: чтобы я была нормальной матерью.
Как будто обухом ударило по голове, и зрение прояснилось.
Стеклянный колпак, так прекрасно прятавший меня, наконец-то треснул и рассыпался.
Ветер ласковыми пальцами погладил меня по щеке и унесся вдаль.
«Ты справишься»
Я прижала к себе ту, которую любила больше всего, и кому была нужна прямо сейчас, и наконец-то вернулась.
– Я знаю, что нам надо делать.
* * *
Река в тот год не замерзла. Мы приехали вверх по течению, туда, где Саккараппа[19] падает в Преумскот[20]. Венок и свечи для Адвента – вся эта традиционная мишура, которую я упорно игнорировала второе Рождество подряд, вдруг пригодилась. Мы зажгли свечи, действуя сообща. Придерживая венок, аккуратно опустили его на поверхность реки. Он слегка осел под воду, но не утонул. Повертевшись вокруг своей оси, прибился к берегу, Мариза легонько подтолкнула его: «Плыви».
И он поплыл.
Мы смотрели, как он исчезал. Долго-долго был на виду, потом превратился в маленькую, мигающую точку и вдруг пропал, и сразу стало холодно и темно. Солнце село.
Никогда больше Новый год не будет для нас праздником, и с наступлением очередного ноября сердце будут тревожно стискивать дурные предчувствия, делая плаксивыми и капризными сверх меры. Но каждый год, 31 декабря, пока мы живы, вместе или порознь, в любом месте, куда нас ни занесет случай, мы будем зажигать свечи и пускать венок по воде. Всегда.
Я прижала Маризу к себе, укутав ее в полы пальто. Мы еще немного постояли, продуваемые вечерним зябким ветром, а потом пошли к машине.
Вместе.
* * *
– Ты уверена в своем решении? – в голосе мамы было беспокойство, и она не старалась его скрыть.
– Абсолютно. Мы продаем дом и уезжаем. – я была спокойна. Наконец-то я нашла выход из темноты. До него было еще далеко, но дорога была верной, и я не сомневалась.
– Куда ты потащишь ребенка посреди учебного года? – это папа. Пытается надавить на уязвимые точки, но у меня есть ответы.
– Сначала в Акадию. Локи очень хотел показать мне это место, значит – я его посмотрю. Потом поедем по стране, а к весне я планирую, что мы уже будем в Европе.
Папа побагровел:
– Я имел в виду не это!
– А я – как раз то. Не вы ли хотели, чтобы я наконец-то пришла в себя и начала жить?
– Но ни разу в наших желаниях не звучало, что тебе надо похерить все мосты и сбежать на край света!
– А ты бы рад посадить меня у своей ноги до конца дней!
– Я пытаюсь защитить тебя!
– А я пытаюсь поступать правильно.
– Ты ведешь себя как неразумная дура!
– А ты – как тиран и деспот!
Элена с шумом грохнула ладонями по столу:
– Брейк[21]! А ну-ка, сдали на шаг назад! Оба, немедленно.
Мы с папой одинаково пыхтели и раздували ноздри, но покорились.
– А теперь, когда мы все успокоились, попробуем еще раз. Ева, я правильно поняла, ты твердо намерена уехать?
