Ева. Книга 2 - страница 38

Зал поднялся и начал аплодировать. Последнее мгновение общности и печали – и все расходятся, и я остаюсь одна, перемолотая.

Безобразные, настоящие, злые слезы заливали мое лицо, из горла давились звериные рыдания – я разучилась плакать за последние два года. Ярость от того, как все закончилось, душила меня. Я просто хотела посмотреть фильм. Я просто хотела, чтобы хоть где-то все было хорошо!

– Почему вы плачете?

Еще и сосед этот! Какого черта он до сих пор здесь?

– Не видели женщин в истерике? – я ответила грубо, лишь бы он убрался, но он не послушался и спокойно повторил вопрос:

– Видел. Почему вы плачете?

– Лучше спросите, почему я вообще стала смотреть этот фильм!

– Потому что он чудесный. От таких фильмов потом внутри хорошо.

Да он вообще нормальный?

– И ничего не хорошо, а наоборот, ужасно, ужасно плохо.

– Это сейчас. Но потом. Много потом, будет хорошо.

Меня стала захлестывать злость. От непрошеных советов, от того, что кто-то видит мою слабость, от того, что он говорит так, как будто действительно знает лучше, хотя что он может знать! Не вполне думая об уместности, я выпалила на одном дыхании:

– Когда я буду старая, я наконец-то пойму? Да неправда! Не будет хорошо. Всегда будет жалко. Светлая печаль никогда не станет радостью! – выплеснув гнев, я и сама почувствовала, как это жалко выглядит, жалобно всхлипнула и добавила. – Я говорю сейчас так, как будто мне семнадцать и у меня снова нет мозгов.

– Абсолютно семнадцать. – Он улыбнулся и стал очень красивым. – Светлая печаль – это всегда хорошо. Она возможна только потому, что было что-то хорошее. Иногда хорошее не длится вечно. Но главное, что оно было. Ведь могло и не быть. И это намного страшнее.

Я все равно не понимала:

– То есть, если я обревелась, потому что фильм напомнил мне всю мою никчемную жизнь, исполненную ошибок и потерянных любимых, я не права, и мне надо не подвывать, а радоваться, что любовь вообще была? Это ваш совет, доктор?

– В каждой жизни прячется много жизней. Я бы хотел вернуться к этому разговору через десять лет.

Я рассмеялась, а потом снова зарыдала. Да что ж такое со мной! Провела ладонями по лицу, размазывая слезы. Хуже ребенка. Он, наверное, думает, что я городская сумасшедшая.

– Значит, через десять лет встречаемся в этом кинотеатре?

А ведь когда он улыбается, видно, что еще очень молодой. Интересно, сколько ему? Тридцать?

– Согласен.

– Но я все равно считаю, что это неправильное кино. Она не должна была уходить.

– Должна.

– Он должен был ее удержать.

– Не должен.

– Ты надо мной смеешься!

– Да. Немного. Я тобой любуюсь.

Да уж, наверняка хороша красотка!

– Я просто хотела, чтобы они были счастливы. Пускай в кино, пускай не на самом деле, но чтобы кто-то был счастлив! Понимаешь?

Он вдруг сделался очень серьезным.

– Понимаю. Они будут счастливы. Не вместе, но будут.

– Ты не можешь этого знать наверняка.

– Могу. Обещаю.

Мы вдруг замолчали и замерли. Густой воздух обволакивал нас, не позволял отодвинуться и снова стать вежливыми и чужими. Лицо мужчины было так близко. Я слышала ваниль и соленые лимоны, острый перец, резкость бергамота и теплоту дерева, терпкий мускус и будоражащий, манящий пачули.

Чувство сильнее страсти накрыло меня, сметая барьеры. На мгновение я ощутила, что мне никуда не надо больше бежать, нечего бояться. Бесконечный удар сердца смотрела на совершенно чужого человека и ощущала, что я – дома.