Детские впечатления почти стерлись из памяти, лишь изредка вспоминались крашеные синие штакетники и свисающие ветви, усыпанные вишнями. Юный Коля Чумак всегда ходил вдоль штакетников, обирая сочные соседские ягоды, хотя в собственном саду вишни было завались. Соседская – всегда слаще, говорила бабушка; зато ее вишневый компот не имел равных в селе: к ним даже болгары приходили за компотом, просили продать. Выглядели «болгары» так же, как бабушка, и говорили вроде на понятном языке, но их почему-то отмечали особо. Что еще сохранила память? Гусей, что однажды защипали до синяков на лодыжках; классы начальной школы, где невысокому худощавому парнишке все время приходилось доказывать что-то кулаками; а еще визит военного, что однажды забрал его прямо с уроков. Когда папаша, герой войны, скончался в госпитале, а мамаша, стерва, не вернулась с очередного курорта, бабушка отписала в Московское суворовское училище (чуяла, что скоро помрет), и волшебник с погонами вскоре прибыл в село, затерянное на границе Украины и Молдавии. Прибыл, оформил документы, и с той поры жизнь пошла от приказа до приказа.
Странно, что Чумак совсем не помнил Свято-Никольскую церковь, фотографию которой сестра прислала в письме. Писала, что храм этот особенный, там замечательный батюшка Павел, а главное, чудодейственная икона Спасителя имеется. Ее преподнесли в дар, считай, черную совсем, и вдруг она в одну ночь просветлела! Лик проявился, и кто к этой иконе, значит, приложится, сразу излечивается! И хотя сестринский пафос был неподделен (набожной сделалась!), все это воспринималось, как народные сказки. Отсутствовала, короче, родина у советского майора, утонула она, ушла на дно, даже пузырей не осталось…
Одно время поддерживали звонки Ваньки Потапова, дружка афганского. Было дело: заперли в одном из ущелий батальон Потапова и косили бойцов, как траву. Наверняка всех покосили бы, да Чумак со своими орлами на поддержку выдвинулся, и все огневые точки из минометов накрыл. Ванька всякий раз тот случай вспоминал, даже неудобно было.
– Цену ты себе не знаешь, Петрович! Ты ж герой!
– Да ладно тебе…
– Ничего не ладно! Вот хрена ты там сидишь?! Тебе молодежь воспитывать нужно! Если им про тебя рассказать…
– Зачем? Я не генерал Громов какой-нибудь… Как он, кстати?
– Поднялся на время, до губернатора даже дорос. Но сейчас загнали за Можай, где-то в Приморье бизнес крутит…
– Что ж так?
– Не по чину брал, думаю. А генерал Шпак – тот в авторитете до сих пор. Виделся с ним как-то, так он тоже тебя вспоминал. Хрена, говорит, делает у немцев майор ВДВ?!
– Бывший майор, – вставлял Чумак, но его перебивали:
– Бывших десантников не бывает! Так вот Шпак говорит: почему Петрович там, а не здесь?!
Эти разговоры (хоть Чумак и спорил) грели, напоминали о чем-то большом, огромном, что соединяло майора, Ваньку Потапова, Сашку Клюева, Громова, Шпака и еще миллионы людей в целое, что сияет над головами, как слепящее солнце Афгана. Потому-то и суетился майор, зарабатывал правдами и неправдами, чтоб вырваться из «плена». Он соберет нужную сумму и в один прекрасный день помашет ручкой благоустроенной бундес-тюряге: ауфвидерзеен, дамен унд херрен! Натерпелись, будет!
Но в последние месяцы Ванька звонить перестал. И на звонки Чумака не отвечал, может, тоже в госпиталь угодил (в нем железа сидело – будьте-нате!). И Чумак окончательно потерялся. Вокруг крутились какие-то полулюди, с которыми на одном поле не сядешь – в других обстоятельствах. Да где возьмешь «другие»? Опора утрачена, под ногами – вязкое месиво, болото, того и гляди, засосет…
