«Человеческое, слишком человеческое» в очередной раз мешает почувствовать что-то крайне важное. Выход из храма, жаркое солнце, бьющее прямо в темечко, и острая жажда. Я плетусь к киоску, где продается вода, выпиваю одним махом полбутылки, после чего, осоловевший, тупо внимаю выкрикам уже знакомого торговца:
– Десять шекелей! Сто рублей! Десять шекелей!..
По возвращению хочется отдохнуть от жары (ноябрь, а так печет!). Только фиг отдохнешь, когда пахнет сенсацией, и возле ямы в земле уже выставлено оцепление из людей в камуфляже. Возбужденный народ, тем не менее, напирает, и военным приходится сцепляться локтями – прямо как американским «ковбоям» в храме.
– Вернулся? А тут такое происходит… Ага, палестинцы явились!
Давид вытащил на балкон стул, поставил пепельницу и расчехляет (видно, не первый раз) фотоаппарат. В объектив попадают люди с клетчатыми «арафатками» на головах. Они приближаются к оцеплению, ведут переговоры, но военные стоят стеной – в котловане копошится несколько человек, надо полагать, ученая братия.
– Что ж, репортаж будет классный… Но как об этом написать?! Не поверят же!
Когда азарт отпускает, становится видно: Давид в недоумении.
– Дымшиц звонил. Сказал: порода какая-то уникальная, тут таких минералов отродясь не водилось. Откуда, спрашивается, этот взялся?!
– Как откуда?! – отвечаю ехидно, – Сам же говорил: краеугольный камень, с него началось сотворение мира! А потом из него эти самые смастерили… Скрижали Моисея!
– Да ладно тебе! – машет Давид рукой. Что любопытно – правой рукой, которая у него либо висела, как плеть, либо на шейной подвязке болталась. Видно, настолько возбудился, что даже про боль забыл – вот и фотографии делает, используя обе «конечности».
– Я еще про возраст спросил… Они, конечно, полноценный анализ быстро не могут провести, но по предварительной оценке – возраст ого-го! Так что не зря я говорил: тебе повезло!
К реальности возвращает звонок из дому. Звонит Жанна, и, судя по выражению лица Давида, известия не веселые.
– Хорошо, скоро буду.
Помрачневший, он зачехляет фотоаппарат.
– С Борькой что-то случилось? – не выдерживаю я.
– Нет, с ним все в порядке… Ракета упала на стоянку, что за нашим домом. Две машины сгорели напрочь, хорошо, людей внутри не было. Но она все равно боится, просит вернуться поскорей.
Уже на улице, усевшись за руль, Давид с виноватым видом говорит:
– Я тут вниз спустился, Левка через оцепление провел. И вдруг такое чувство охватило у камня… Странное чувство, скажу тебе. Почему-то вспомнилась цитата из одного умного человека: «На глубине бытия зла нет…» С чего бы это?
Я пожимаю плечами. Меня пока не охватывали подобные чувства, – а хочется!
– Ладно, это чушь. К нам когда соберешься? Не настаиваю – сам видишь, что происходит. Но если надумаешь – приезжай!
К ночи напор страждущего народа ослабевает. Кое-кто остается на стройплощадке, задремывает, усевшись на кучу грунта; только военные бдят, прохаживаясь вдоль ограждения. Я выкуриваю одну сигарету, другую, но уходить с балкона не хочется. Усиленно таращусь вниз и вскоре начинаю различать в полутьме вроде как свечение. Причем именно в той части ямы, где вылез пресловутый камень! Я протираю очки, вглядываюсь вниз, перегибаясь через перила, и в этот момент оказываюсь замеченным.
Следует жест военного, мол, уходи с балкона! Делаю вид, что не понял намека, но, когда с плеча снимают М-16, удобнейшую обзорную площадку приходится покинуть.
