Ева, верни ребро! - страница 16

Какое мягкое солнце…

Кто нам сказал, что все исчезает? Птица, которую ты ранил? Кто знает, не остался ли полет? И может быть, стебли объятий переживают нас, свою почву?

Рильке в переводе Цветаевой. Та же несуетность и серьезность плюс женская гибкость и верность. Так верба переводит в дерево каждый изгиб реки – в дерево, что, ветвясь, как дельта, впадает в небо, как в море…

Вчера, когда укладывали вербу на козлы, чтобы распилить, дед сказал, что она выгибается, как река…

Собака. Дерево. Река. Человек.

Слова на разных языках, но все о том же…

Виктор заторопился по тропинке, но поскользнулся и упал боком в снег. Мягко, чисто, хорошо… И вставать не хочется.

Снег лежит, как белые простыни, что постелила девушка, которая никогда не будет твоей…

Ветвится в легких холодное и колючее деревце.

Ольховый листок, угрюмый, темно-коричневый.

Он свернулся, как ёжик.

Он против насилия белизны.

Сухая травинка пробила снег.

Ей кажется, что она обрела бессмертие.

Холод сжимает виски и подбирается к гландам.

Посыпался иней. За воротник.

Холодная капля ползет по спине, напрягает тело.

Словно прижимаешься к женщине, все крепче и ближе.

Чтобы раствориться в ней, как льдина в реке.

Чтобы избавиться от себя, от своей жизни.

И обрести себя, свою жизнь…

Это была именно та дверь, которую Виктор пропустил, не веря, что счастье так близко, так возможно –‑ первая дверь сразу, как заходишь в подъезд, направо.

Но предварительно Виктор обзвонил все квартиры, окна которых выходили во двор. И, разумеется, безуспешно. Хотя и не совсем бесполезно ‑– немного погасил волнение, разбил ледок внутренней скованности и неуверенности.

– Ах, это вы! – реплика прозвучала как-то дистиллировано, без эмоций, а может, просто спокойно. – Проходите, я сейчас.

Галина прошла на кухню, а он заглянул в комнату и поздоровался с подругой. Та оторвалась от стола заваленного книгами и тетрадями. Родной пейзаж.

– Здравствуйте, снимайте пальто, проходите, ‑‑ равнодушно произнесла она все необходимые слова.

– Нет-нет, я на минутку.

Через застекленную дверь видно, как Галина в джинсах и зеленой кофточке как-то очень ловко двигается по кухне, сосредоточенная и неожиданно привлекательная в окружении обычных и прозаических вещей.

– Ну, вот и все, – она вытерла руки полотенцем и шагнула к нему.

– Что вы здесь стоите? Не понравились этой девушке?

– Я приглашала.

– Видите, у нее ‑‑ алиби. Как всегда. Проходите.

Галина провела его в смежную комнату, села в уголок дивана, показала рукой, что ему можно рядом. Он выбрал стул напротив: чувствовал, что главное – следить за ее лицом и уйти, когда еще не совсем надоест. Было заметно, что она очень устала. Безразличие проступало на лице, обесцвечивало голос, расслабляло, лишало упругости тело.

– Я даже рад, что вы вот такая, подавленная, без этого вида победительницы.

– Да, я очень многим кажусь такой. А вы посвежели…

– Ваш комплимент только подчеркивает мою бестактность. Но комплимент – это почти всегда скольжение по поверхности. За комплиментом, в сущности, равнодушие, и «посвежели» – весьма сомнительный комплимент. Предполагается, что до этого я был протухшим…

– Начинаете вы оригинально,– усмехнулась Галина.– Ну не надо же все принимать буквально. Как, кстати, ваша лапа?

– Какая лапа?

– Тогда вы были похожи на медведя, которому прищемило лапу…

– Обмен любезностями, польщен. Спасибо, этой лапой я уже собираюсь мед доставать.