Слушая Карловну, Юрис продолжал хохотать и приседать. Наконец, выпрямился, и вновь взялся теребить Федину пуговицу:
– Кума, ты опять оболгала высокие идеалы! Всё было несколько иначе…
– Я же сказала, что объясню в популярной форме, – парировала «кума».
– Популярно-то получилось, а вот суть опошлила. Федя, там дела были крутые и люди отнюдь не совсем рехнувшиеся, да и не робкого десятка. Впрочем, про это прочтешь в Википедии на досуге. Палачом действительно никто не отважился стать. Но ведь кто такой палач? Это отнюдь не мясник, не тупой убийца, как его могут показывать в дешевых фильмах или описывать в бульварной литературе. В Средние века и в Эпоху Возрождения, как правило, палач проходил очень серьезную подготовку. Это был аскет, все свободное время посвящающий молитвам и духовным упражнениям. Его работа была священнодействием – он должен был дать шанс душе казнимого за несколько минут или даже секунд – очиститься и возвыситься. Это уже когда наступило время так называемого «прогресса», палач, как духовный сан – выродился, и с конца восемнадцатого века, к революционной гильотине допустили даже отпетых мерзавцев, а дальше и подавно. Но Батай и его ученики знали, что значит быть Палачом с большой буквы. Именно поэтому никто и не взялся – все понимали, что обычное убийство ни к какой трансгрессии не приведет. На том «Ацефал» и распался. Однако, среди бывших ацефаловцев было заронено зерно, которое дало всходы в начале пятидесятых в кружке Пьера Клоссовски – философа, любителя мистики и художника.
– А еще он был большим почитателем маркиза де Сада, о коем как раз в конце сороковых издал скандальезнейшую книжку, а позже написал книгу о Бафомете – то бишь, о дьяволе – и тоже весьма Бафомета нахваливал. Что же до художника – видела я его рисунки – типичная порнографическая мазня, – не сдержалась Наина Карловна.
– Не мешай нам, о старушка-божий-одуванчик, – Юрис обратил к женщине умоляющий взор, – всё не так просто и однозначно. Клоссовски был очень серьезным мистиком, но любил эпатировать публику – это было модно в те времена. А кружок его был тайным, и прежде, чем осуществить эксперимент по трансгрессии, участники несколько лет практиковали медитацию и другие восточные и западные методы для достижения духовной отрешенности. Наш Жорж и был тем, кому досталась роль Палача. А жертвой выпало стать Жерару Кальви. Вот он-то и спраздновал труса. Возможно – к лучшему, кружок после этого тоже быстро распался. Но те, кто несколько лет там подвизались, прошли мощную школу. К теме Жертвы и Палача Клоссовски подвёл их далеко не сразу. Ученики постепенно получали задания, для выполнения которых приходилось перешагивать сильнейшие внутренние и, тем более, социальные барьеры – а каждое такое действие, совершенное не по дурости или пьяному куражу, а как способ тренировки воли и крепости духа, высвобождало колоссальные силы. Идеалом был, конечно, ницшевский образ Заратустры. Каждый месяц собравшиеся должны были вытянуть одну карту Марсельского Таро. Карта в символическом виде содержала задание.
– Да-да, – вновь встряла Наина, – выпала тебе, допустим, семерка Кубков – иди, дружок и предайся самому изощренному разврату в группе каких-нибудь подонков, да не ропщи – а извлеки из этого духовный опыт.
Юрис уже не засмеялся, а лишь рукой махнул:
– Будет тебе куражиться. Допустим, даже с семеркой Кубков не всё так просто. Но, как бы там ни было, речь шла об очень серьезных трансформациях личности, о разрушении привычных для простых смертных оценочных суждений, всех этих «добро и зло». Пройдя эту школу, человек становился не циничным распутником – хотя, наверное, и такое случалось, а отрешенным созерцателем, способным на Поступок. Вишенкой на этом торте и были карты Повешенного и десятки Мечей, которые Клоссовски до мая тысяча девятьсот пятьдесят третьего года намеренно изымал из колоды. Ну а дальнейшее ты слышал.
