– Так говорит он.
– Я считаю Иоанна истинным пророком. И склонен ему верить.
– Верь в то, во что тебе хочется верить.
Ирод ликовал. Он слышал в моих ответах лишь подтверждение слухов.
– Ирод, я не смею назваться Мессией. Я люблю людей, я рад быть им полезным, но мне придется продолжить жизнь в одиночестве.
– Несчастный! Не уходи от мира, подобно отшельнику или философу. Что ты выиграешь? Половина Палестины уже готова следовать за тобой. Надо подхватывать идеи народа, если хочешь им управлять. Человечеством повелевают с помощью его собственных иллюзий. Цезарь прекрасно знал, что род его происходит не от Венеры, но, заставив остальных поверить в это, он стал Цезарем.
– Твои рассуждения отвратительны, Ирод. Я не хочу становиться ни Цезарем, ни царем Израиля и никем другим. Я не хочу повелевать.
– Не важно, Иисус. Позволь нам это делать за тебя!
Покидая дворец, я лишь укрепился в своем решении. Я удалюсь от людей. Я откажусь от всего. Я завершу свой жизненный путь в пустыне. Я брошу все. Осталось распустить учеников по домам.
К несчастью, мы пришли в Наин, и будущее мое вновь сокрылось от меня.
В Наине, что к югу от Назарета, я бывал не единожды со времен моего детства. Когда мы с учениками подошли к поселению, нам встретилась похоронная процессия. Хоронили мальчика по имени Амос.
Его мать Ревекка, Ревекка моей юности, Ревекка, которую я любил и которую едва не взял в жены, отрешенно шла впереди, словно ее приговорили к пожизненному заточению. Несколько лет назад она овдовела. Амос был ее единственным сыном, с ним она потеряла все. Когда ее огромные глаза устремились на меня, я не увидел в них ни горечи, ни гнева, ни возмущения. Они, казалось, говорили, что я избрал легчайшую ношу – нести бремя не семейных, а общечеловеческих забот, страдать за всех, а не за отдельного человека.
Я ощутил и жалость, и собственную вину. Стань я ее спутником жизни, быть может, Ревекке не пришлось бы познать многих утрат?
Я попросил носильщиков гроба остановиться и показать мне ребенка. Я подошел, сжал руки Амоса и погрузился в молитву, самую отчаянную молитву в своей жизни.
– Отец мой, сделай так, чтобы он не умер. Одари его правом на жизнь. Верни счастье его матери.
Я нырнул в молитву, я не искал моей воли, но воли пославшего меня Отца.
Пальцы ребенка вцепились в мои руки, и малыш медленно сел.
Радостные крики раздались вокруг меня, обе процессии слились в едином порыве счастья: и мои ученики, и еще несколько мгновений назад погруженные в траур селяне. Только мы трое стояли онемев, вопрошая себя, что же произошло, не осмеливаясь поверить в случившееся: Ревекка, ребенок и я.
В тот же вечер к Амосу вернулся дар речи. Они явились ко мне вместе, Ревекка и ее сын, и осыпали меня поцелуями. А я замкнулся в молчании, ибо недоумевал.
В полночь, когда я сидел под оливковым деревом, ко мне подошел Иуда.
– Иисус, когда ты перестанешь отрицать очевидное? Ты его воскресил.
– Я в этом не уверен, Иуда. Ты, как и я, знаешь, как трудно распознать смерть. Скольких людей похоронили заживо? Наверное, поэтому мы часто оставляем наших покойников в пещерах. Быть может, ребенок вовсе не был мертв? А просто крепко уснул?
– Веришь ли ты сам в то, что мать могла ошибиться и отнести своего заснувшего ребенка на кладбище?
Я снова замолчал. Я не хотел произносить больше ни слова, ибо, открой я уста, с моего языка, вместо благодарности Отцу моему за исполнение молитвы, посыпались бы мольбы избавить меня от власти воскрешать! Нет! Я не хотел, чтобы Он таким образом выделял меня среди других, ибо знал, к чему обязывает меня избранничество. Меня тяготила такая судьба! У меня было ощущение, что я сражаюсь с Богом. Он побеждал меня. Он меня обезоруживал. Он отнимал у меня сомнения. Чтобы стать Божьим посланцем, нужно было покориться. Но я знал, что Он ничего не добьется без моего согласия. Я был наделен свободной волей. Я мог отвергнуть Его знаки. Я мог уйти от прозрения, остаться в смутном мире своих вопросов. Я бунтовал и терзался всю ночь.
