Он не заметил, как задремал, но вздрогнул, услышав скрип двери. В комнату тихо вошла жена. Утиной походкой она дошла до кровати и села на край.
– Гриша, ты стал таким молчаливым. Все хмурым ходишь, будто я тебе чем не угодила, – она положила ему на бедро теплую ладонь. – Ты потерпи немного, вот рожу, и будем мы с тобой ласкаться, как и прежде.
– Чего ты, глупая? – улыбнулся он. – Я же все понимаю.
Алевтина с радостью обошла кровать и прилегла с другого края. Она прижалась к мужу и, ухватив его ладонь, притянула ее к собственному животу:
– Потрогай, как пинается. Бабка-повитуха говорит, что сынок должен быть.
Григорий повернулся к ней:
– Это хорошо, Алечка.
Она протяжно вздохнула.
– Может, я могу тебе сделать устами приятное?
– Не стоит, не надо. Потом. Я обойдусь… – он снова лег на спину.
– Я тоже, Гриша, сильно хочу тебя. Так хочу, что мочи нет. Почему доктор не разрешает? Давай хоть тихонечко, а?
– Аля, иди, займись чем-нибудь. Раз нельзя, то нельзя. Если я, мужчина, терплю, то твои желания сейчас – просто блажь. Сходите с сестрой на реку или в розарий погуляйте.
– Женечке скучно у нас. Говорит, что хочет скорее в институт. Уедет, наверное.
Григорий напрягся.
– Чего ей скучно-то? Кто вас развлекать должен?
– Она хотела ехать, спектакль смотреть в воскресенье, а ты не даешь.
– Чего я не даю-то? Я же сказал просто, что подумаю. Отвезу я вас туда.
– Правда? Я ее обрадую тогда?
– Сегодня я дома буду ночевать, а завтра снова в поле уеду, но к утру воскресенья я ворочусь.
– Опять уедешь?
– Ты же знаешь, что летом каждый день год кормит.
– Знаю…
– То-то же. Может, ты мне в гостевой спальне стелить будешь?
– Зачем?
– А затем, чтобы мысли дурные по ночам тебя не тревожили. Думай о ребенке.
– Нет, Гриша, не уходи. Я не стану без тебя спать.
Григорий поднялся и пошел на конюшню, проверить своих любимцев. По дороге он зашел в сад и, пройдя по его широким аллеям, полюбовался на занимающиеся алым цветом, скороспелые сорта. Садовник ставил подпорки на тяжелые ветки яблонь.
– Ну как, Кузьмич, хороший урожай будет?
– Должен быть, Григорий Иванович. Если никакое лихо не приключится, и град не побьет, то полные хранилища уложим. На ярмарку повезем. Завтра соберу уже первые ящики белого налива, китайку и грушовку. Можно уже в город будет отправлять.
– Завтра, говоришь?
– Да. Уже созрели.
– Я к вечеру уеду. Ты собери с Николаем и Степаном. Мать пусть возьмет каждого сорта по ящику на кухню. Остальное пусть Николай в лавку везет. Там ждут.
– А Иван Ильич приедет сегодня?
– Не скажу точно. Он в городе еще, по делам Земства.
* * *
День быстро катился к закату, в воздухе стояла немыслимая духота. Григорий побывал на конюшне, давая распоряжения вечно сонному Павлу Никанорычу, велел смазать колеса у всех телег:
– Завтра я снова уеду в ночь. На поле буду ночевать, – сказал он конюху. – Пусть Орлик отдыхает. А запряжешь мне Червонца.
– Как скажете, ваше благородие. У Червонца подковку надобно поправить.
– Ну, так поправляй. И если завтра жара снова будет, снова своди всех на реку.
– Хорошо, ваше благородие. Эти ребята любят купаться.
– Вот и купай, пока вёдро стоит. И помой их хорошенечко. Я там привез щетки новые, гребешки и мыло лошадиное. Возьмешь у Степана. А где, кстати, Степан?
– Да, здесь где-то был, – конюх прятал глаза.
– Снова, поди, к бабам в деревню убежал?
– Та нет, он тут, – конюх показал глазами направление, идущее к кухне, и многозначительно подмигнул.
