Эволюция сознания - страница 38
Одна из главных проблем здесь – споры о том, насколько человек подвержен влияниям среды. Джон Локк попытался обосновать демократическое общество, отталкиваясь от идеи, что все наши знания приходят из опыта, а следовательно, нужно просто дать всем равные возможности. Локк и другие представители британского эмпиризма, Дэвид Юм и Джон Стюарт Милль, писали, что всё необходимое нам для получения опыта – это «ассоциация идей» (ощущений или мыслей). «Идеи» ассоциируются, то есть связываются друг с другом, в том случае, если они смежны в пространстве или во времени. В 1670 году Локк писал:
Человек испытал в каком-нибудь месте страдание или боль, видел, как его друг умирал в такой-то комнате. Эти две идеи по своей природе не имеют между собой ничего общего; но, когда в уме возникает идея этого места, она приносит с собой (раз впечатление было когда-то произведено) идею страдания и неудовольствия; человек путает в своем уме эти идеи и одинаково не может выносить их обе11.
Эмпиристы, взгляды которых в значительной степени повлияли на научные представления о человеческой психике, были убеждены, что все наши знания приходят из опыта. Они считали, что психика – «белый лист, без единой буквы, без всяких идей. Каким образом появится на ней что-нибудь? Откуда происходит это разностороннее содержимое, которое с почти бесконечной изобретательностью начертала трудолюбивая и неограниченная фантазия человека? Откуда добывается весь материал разума и познания? Отвечу одним словом: из ОПЫТА»12.
Обратимся к первому из положений Локка. Оно кажется банальным, даже самоочевидным. Если вам довелось испытать страдание в больнице, понятное дело, что для вас это место будет ассоциироваться со страданием. А тот, кто страдает аллергией на цветочную пыльцу, начнет чихать даже при просмотре фильма с летающей над полем пыльцой. Однако здесь хватает лежащего в основе этих процессов механизма: психика должна быть подготовлена к образованию ассоциаций.
Мысль о том, что психика – чистый лист бумаги, просто смешна, но именно из-за неё мы так медленно постигали те врожденные хитросплетения, которые сложилась в эволюции в ходе приспособления психики к окружающему миру. Чтобы экспериментально проверить идею Локка, я сходил в магазин канцтоваров, купил чистый лист писчей бумаги и поселил его у себя на столе на неделю-другую. Я говорил с ним и пел ему песни. Чего я ему только ни рассказывал! Кормил, поил, читал трактаты Декарта, знакомил с трудами Фрейда, пытался его разговорить, брал на прогулки, даже прокатил в машине, чтобы посмотреть, сможет ли он узнать океан и горы.
Но ничего он не смог. За долгие века каждый мог убедиться в неправомерности утверждения о том, что в психике есть одни только ассоциации. Однако даже в 1928 году И. П. Павлов писал, что любой произвольно взятый натуральный феномен можно превратить в условный раздражитель: это касается любого зрительного стимула, звука, запаха и стимуляции любого участка кожи. Но последующие исследования доказали, что это неверно. У младенцев определенно есть врожденная способность реагировать на звуки с той или с другой стороны, отыскивать мать, улыбаться, когда улыбается она, а последовательность разворачивания эмоций в ходе индивидуального развития определяет наши действия начиная от младенчества и заканчивая зрелым возрастом.
В эволюции человека сложились и определенные способы научения. Одна из форм такого обусловленного наследственностью научения – выработка отвращения к пище. Как-то раз психолог пошел со своей женой в оперу. Поужинал он одним из своих любимых блюд – бифштексом из вырезки под бернским соусом. Посреди ночи ему стало очень плохо. В итоге у него сформировалось отвращение к вкусу соуса, который прежде нравился ему больше прочих, хотя он узнал, что причина его состояния – не отравление, а грипп. Более того, у него не возникло отвращения ни к опере, ни к жене, ни к другу, от которого он заразился гриппом. Так же и у тех, кому доводилось пересекать океан, могла сформироваться ассоциация между пищей, съеденной перед приступом морской болезни, и тошнотой, несмотря на знание о том, что причиной морской болезни была не пища, а движение корабля. Эта тенденция к установлению связи между тошнотой и вкусом недавно съеденной пищи столь глубоко в нас укоренена, что голос разума здесь бессилен. Даже узнав, как формируются ассоциации, мы не можем ей сопротивляться.