Так серебристый "Рено" перекочевал к Максу по наследству.
Конечно, физика это порадовало – не придется брать кредит, итак снимает однушку в Царицыно.
Работа таксиста оказалась Максу по душе – все же общение, а с ним у Макса всегда было непросто: коллеги физики и математики – интроверты, а это зануды и молчуны.
Макс себя к ним не причислял, поэтому охотно общался со всеми пассажирами.
Такси – это ярмарка контактов, калейдоскоп: тут тебе и продавцы, и профессоры, и депутаты и модели – кто угодно.
Попадаются иногда странные, но редко. Ничто не мешало работать и писать, даже мелочи радовали.
Но тут в жизни Макса появился такой раздражитель, который почти парализовал привычных ход вещей.
Новый сосед, едва переехавший в дом Макса повадился занимать его парковочное место. Ставит свой джип с аэрографией Эйнштейна и все.
Макса до боли раздражал этот Эйнштейн, но главное, что других свободных мест во дворе не было – раньше собственная машина имелась только у него, а теперь вот – новый сосед.
"Ну я тебе покажу! ", – грозил он Эйнштейну. Тот дразнил его высунув язык.
Эйнштейн на джипе снился Максиму каждую ночь как напоминание о разрушенной идиллии.
– Вот гад! – шипел Максимка, яростно измеряя волны кварцевых и пьезоэлектрических пластин в тазике, наполненным водопроводной водой.
Что только не перепробовал Макс, чтобы вернуть свою парковку: приезжал домой на час раньше, меняясь с напарником сменами – джип с Эйнштейном стоял на месте. Пробовал приехжать на два часа раньше —
джип стоял.
Макс даже брал выходной, сказавшись больным, и весь день не отходил от окна, вычисляя, когда уедет сосед. Как только парковочное место освободилось, Максим выбежал с подготовленной красной краской и кисточкой и прямо на асфальте крупно написал "занято!"
Вечером джип наплевательски встал на надпись всеми колесами, Макс даже чаем поперхнулся от увиденного.
– Надо было машину ставить, а не писать. Вот я дурак, – ругал себя Максим, выводя свой "Рено" с пустыря.
– Что ты мучаешься, все будет нормально, – утешал его Андрей, школьный друг Макса, единственный из оставшихся. Он был свободным художником- экстремалом и занимался тем, что время от времени запечатлевал на взятый в кредит фотоаппарат триумфы и падения кайтеров, вейкбордистов и серферов в районах Средиземного моря.
В последнее время он просто делал карандашные скетчи, поскольку один серфер разбил его камеру за то, что Андрюха утопил в шторм его доску на спор. Андрей поспорил, что прокатится на гребне волны, хотя имел слабое представление о серфинге.
Лихого Андрюху вытащили и откачали спасатели на катере, а доска потонула в пучине.
– Ты вот что, ты номера перепиши, а я отдам их одному кенту, он пробьет и узнаем, как зовут твоего Эпштейна, —
советовал Андрей Максу за кружкой пива в баре.
– Эйнштейна, – поправил Макс. Не путай, я еще не маньяк, хотя могу им стать. Как только и думаю об этом козле.
– Ну Энштейна, да какая разница, —
хмыкал художник, выливая пиво Макса в свою кружку.
– Хватит, Дюш. Ты сейчас наотмечаешься, а потом соображать перестанешь.
А нам надо задачу решить.
– Ты мне друг или физик, – слезно вопрошал художник, потрясывая опустошенной кружкой.
– Я и друг, и физик, – успокаивал его Максим. – Пошли ко мне, Андрюх, проспишься.
Затащить друга на шестой этаж оказалось делом нелегким. В лифте художник шлепнулся на пол, и обливаясь слезами заявил, что у него клаустрофобия и ему необходимо на морской берег.
