Никола уже начал отвечать:
– Мы голосуем… да, мы голосуем лево, но…
– Мы голосуем лево, потому что хорошие люди слева! – радостно перебил его Ной.
– Это не так просто, – сказал Никола.
– Нет, очень просто: хорошие слева, а плохие справа.
– Не обязательно…
– Ну… технически это, пожалуй, верно, – вмешалась Катрин.
– Нет, технически это совершенно неверно! – возразил Никола. – Ной… дело в том, что… конечно, я, например, разделяю ценности, близкие к левым, но… это не значит, что… дело в том, что это очень важно, чтобы… тебе надо развивать критическое суждение, понимаешь?
Когда дошло до «критического суждения», мы с Катрин рухнули на диван от смеха.
– ЭЙ! Я пытаюсь объяснить моему сыну важные вещи! – заявил Никола на полном серьезе, уходя за Ноем в его комнату.
– В чем-то он прав, – сказала я.
– Забей! Да здравствуют левые!
– Нет, я хочу сказать, что Никола прав.
– Чума, – ответила Катрин, язык у нее начал заплетаться. – Тебе бы понравились в восемь лет лекции по политологии вместо сказки на ночь?
Я улыбнулась. Когда мне было восемь лет, отец укладывал меня спать не со сказкой, а с непристойными анекдотами, от которых я покатывалась со смеху, пока моя мать читала в гостиной.
– Моя мать! – воскликнула я, вспомнив о ней.
– Что твоя мать?
– Так ведь моя мать говорила с Флорианом! Сейчас я ей позвоню.
Но трубку никто не брал. Я посмотрела на часы. Около девяти – она, наверно, в театре. А автоответчика у нее, конечно же, нет.
– Выпьем еще? – предложила Катрин.
– Нет, не стоит… И вообще, я, наверно, пойду спать.
Переживания этого дня вдруг навалились на меня, как тонна – как тысяча тонн – кирпичей. В гостиную вышел Ной, очаровательный в пижамных штанишках с надписью «Монреаль Канадиенс». Он побежал в ванную чистить зубы и вернулся к нам примерно через восемь секунд.
– Хм, – хмыкнула Катрин. – Что-то недолго ты чистил зубы.
– А у тебя язык заплетается! – ответил ей Ной, смеясь, и мне тоже стало смешно. Он чмокнул нас обеих и убежал в свою комнату.
– Серьезно, – сказала я Катрин, – я на ногах не держусь.
Я и правда не помнила, чтобы когда-нибудь так уставала за всю свою жизнь.
– Как ты? – спросил меня Никола, закрыв дверь комнаты Ноя.
– Навалилось, – ответила я. – Пойду, возьму пример с Ноя. Ты мне тоже споешь колыбельную про критическое суждение?
Никола погрозил мне пальцем, а Катрин на диване покатилась со смеху. Через пятнадцать минут я лежала под цветным пуховым одеялом между счастливо мурлыкавшими Ти-Гусом и Ти-Муссом. Я не сказала Катрин и Никола, что глубина и интенсивность бесконечно долгого взгляда, которым мы обменялись с Флорианом, убедили меня в том, что между нами еще что-то есть и что эта мысль, даже когда я содрогалась от гнева, грела мне сердце.
«Я не должна так думать», – шепнула я темноте и двум спящим котам. Но я уже знала, что гнев иссякнет и негодование пройдет, а эта мысль останется. Будь ты проклято, слабое сердечко, подумала я. Через приоткрытую дверь мне было слышно, как Никола и Катрин смеются и разговаривают вполголоса. У них двое детей на руках, успела я подумать и уснула.
На следующий день, когда я встала, Катрин с Ноем уже ушли. Никола сидел за своим временным столом, лицом к стене, в огромных наушниках. Он снял их и повернулся ко мне:
– Как ты, спящая красавица?
– Который час?
– Десять.
Я проспала тринадцать часов. Я потерла лицо – чувство было такое, будто я выходила из комы.
