– Как ты себя чувствуешь? – спросил Никола.
– Я… сама не знаю.
Я чувствовала себя слабенькой, как выздоравливающая после тяжелой болезни.
– Хочешь круассан?
– Вообще-то… вообще-то я бы, пожалуй, вышла, – сказала я. – Пойдешь со мной?
– С удовольствием, дорогуша.
Мы по-быстрому оделись – я не стала даже переодеваться, просто напялила пуховик поверх старой футболки и пузырящихся штанов, служивших мне пижамой.
Потеплело, и, выйдя из кафе, где я в рекордное время уничтожила яичницу с беконом, мы пошли прогуляться на свежем воздухе. Стоял серенький зимний денек, тротуары были мокрые, собачьи какашки таяли у длинных сугробов.
– Я так и знала, что это ненадолго, – сказала я Никола. Он держал меня под руку, и мы шли медленно, без определенной цели.
– Что?
– Да моя вчерашняя суперформа.
– Это нормально. Я пережил то же самое, когда встретил Жюли, после того как она меня бросила. Она сказала, что уезжает в Южную Америку, – и вдруг я встречаю ее в Монреале.
– Так ты знал?
Никола вскинул на меня удивленные глаза:
– Так ты знала?
– Да… я тоже ее видела… Но ты-то, ты знал? Я тебе не говорила, чтобы не…
– Знал… – Он засмеялся и покачал головой.
А я спросила себя, через сколько времени я тоже смогу говорить без гнева и без боли об этих днях после разрыва.
– В общем… меня так тряхануло, что я был как под кайфом почти неделю. Но потом… – Он встревоженно посмотрел на меня.
– Все правильно. Я хочу сказать: не так уж все плохо. И уж точно – ничего общего с твоей историей. У нас нет чада, и он не заливал мне, что уезжает на край света…
– Не сравнивай, Жен. Так плохо и так плохо. Не хочу бередить твои раны, но у разбитого сердца нет градаций…
– Ты думаешь?
– Что разбито, то разбито. Мое разбилось на тысячу кусочков. Но оно склеивается. Все со временем склеивается.
– Мне кажется, что мое раскололось надвое.
Он улыбнулся мне. Мне нравилось говорить с ним о моем разбитом сердце. После разрыва он стал моим единомышленником, товарищем, братом по оружию. Катрин – та никогда не знала несчастной любви, она часто говорила, что ее истинное несчастье в том, что у нее еще не было большой любви… по-своему это было не менее грустно, чем наши горести. Но у нас с Никола было нечто общее и весьма конкретное: уход единственного человека, которого нам хотелось удержать.
– Это не твоя мать, вон там?
– Где?
Никола показывал на парк, где группа людей выполняла странные синхронные движения в очень медленном темпе. «Это, наверно, ее тай-чи», – догадалась я. Мы подошли, как раз когда группа расходилась. Моя мать, кажется, была самой молодой.
– Ну, как экстремальный спорт? – спросила я, подойдя поближе. Она обернулась и была буквально ошеломлена при виде меня.
– Мы живем в одном городе, мама, ты забыла?
– Да! Да, конечно… я просто… – Она широко улыбнулась. – Но я очень рада, что ты вышла, Женевьева! Свежий воздух пойдет тебе на пользу!
– А ты думала, я не выхожу?
– Что? Да ничего я не думала, просто – когда я видела тебя на прошлой неделе… О, добрый день, Никола!
Мать расцеловалась с Никола. Она была очень миленькая в спортивном костюмчике, который больше подошел бы для лыжного кросса, чем для пантомимы в ритме слоу моушен в парке.
– Флориан тебе звонил, да?
– Да… Где-то с неделю назад… Вскоре после того, как я заходила к тебе. Бедный мальчик, он так переживал!
– Да ладно! Не будешь же ты жалеть человека, который меня бросил?
