– Это и есть правильно, чернушка моя. Для твоей матери. Она и правда счастлива, и я, разумеется, счастлив, что она счастлива. Ты же знаешь, как я люблю твою мать.
Это была правда. Мои родители сохранили искреннюю привязанность друг к другу. Мать всегда была желанной гостьей на новогодних праздниках в особняке Лаваль-сюр-ле-Лак, и отец говорил с ней, как со старой подругой, – каковой она, собственно, и стала.
– Но это не для тебя, – продолжил он, как будто речь шла о самых очевидных вещах. – Ты другого полета птица. – Он широко улыбнулся мне. – И во всяком случае, ты чудо как хороша.
– Надеюсь, – ответила я. – Я полчаса красилась, чтобы не выглядеть старой тетушкой рядом с компанией Одреанны.
На самом деле я красилась час. Я перебрала пять нарядов, казавшихся мне либо слишком скромными, либо подходящими «для молодящейся старой девы», либо недостаточно непринужденными, либо слишком будничными. Я чуть не довела Катрин до нервного припадка. «Я не виновата, – твердила я. – Я робею перед компанией подростков». «Это нормально, – говорила Катрин, успокаивая меня. – Они закомплексованы, вот и мы перед ними комплексуем. Черт, ты можешь просто надеть твой сиреневый свитер и не мучиться?»
Отец снова улыбнулся, и мы поехали.
Дорога к его дому шла вдоль берега замерзшей реки, по которой, несмотря на поздний час, еще скользили лыжники. Он жил совсем недалеко от вокзала, и через пять минут мы уже проезжали между двумя белыми кирпичными столбами, на которых восседали каменные львы.
– Э-э… а это что? – спросила я.
– Ты их еще не видела? – улыбнулся отец, паркуясь перед огромным домом, еще освещенным рождественскими гирляндами. – Их установили сразу после праздников.
Он был очень горд, это чувствовалось. Я ничего не сказала.
– Это мой знак Зодиака! Я ведь родился в августе!
– Ну да…
Мой отец по-детски гордился тем, что он лев. Он даже назвал свою продюсерскую компанию «Августовский лев», снабдив ее логотипом, достойным римского императора, с изображением рычащего льва на фоне солнца.
Мы свернули на мощеную дорогу, обсаженную кустиками, которые чья-то заботливая рука – определенно не моего отца – укутала на зиму брезентом. Я вздохнула. Может быть, есть еще шанс сбежать? Обогнув дом, я выйду к реке и как-нибудь постараюсь украсть снегоход местного жителя. И куда я поеду? Я плохо представляла себе триумфальное возвращение в центр Монреаля на трескучем снегоходе.
Отец открыл дверь, на которой красовалась золоченая накладка в виде львиной морды, лишний раз напоминавшей об астрологическом превосходстве хозяина дома. В прихожей стояли десятки пар сапог – бело-розовые «угги», розовые «Сорелы» – в общем, оргия розового цвета. Сегодняшние подростки не стесняются, как мы когда-то, выглядеть «по-девчачьи», сказала я себе. Я свою юность проходила в джинсах и сапогах «Тимберленд», надеясь убедить весь мир, что я слишком, ну просто слишком крута, чтобы следовать моде.
– Же-не-вьева! – донесся певучий голос Жозианы из гостиной. Она вышла, вся в белом и кремовом, и обняла меня так крепко, что мне стало смешно. Она была всего на неполных десять лет старше меня, но от нее исходила энергия «мадам», которой, я хорошо это знала, у меня никогда не будет. Она была, как всегда, безупречна. Безупречен был ее маникюр, безупречны стрижка и цвет волос, одежда, макияж, зубы, талия, утонченная часами скакания на теннисном корте, – даже ее походка была безупречна. Я сильно сомневалась, что Жозиане случалось когда-нибудь в 3 часа ночи, в дым пьяной, глушить с лучшей подругой сакэ, потому что больше в шкафах ничего не осталось…
