Долли легла на кровать, раскинув руки. Под шум воды она смотрела в потолок, и комната медленно вращалась вокруг, иногда сменяя направление движения или замедляясь. Подобное Долли уже испытывала однажды, когда, будучи ребёнком, напилась чего-то на встрече отца со вкладчиками.
Такие мероприятия случались не часто, но проходили всегда одинаково: отец Долли не любил лишнюю суету. Долли приводили как экспонат, тестер и эталон производства в одном лице, крутили в разные стороны, просили что-нибудь рассказать, спрашивали о чём-то детском, а потом, довольно кивая, отпускали, и оставшееся время о девочке никто не вспоминал. Было некому.
В такие вечера, по меркам Долли, дом был переполнен. Всех прибывших людей приводили всегда в одну и ту же комнату, некоторых из них Долли помнила, как прибывающих снова из раза в раз.
Большая прямоугольная гостиная на первом этаже была обставлена пёстро: три длинных дивана в ярких цветах, поставленные друг к другу под прямым углом, узорчатые паласы, разбросанные по полу, и большие вазы с финиковыми пальмами – на этом индийская тематика заканчивалась и начиналось цыганское барокко с золотом, фальшивым и настоящим, глубокими креслами и массивными пепельницами. По углам комнаты стояли модные полноразмерные реплики осколков древнегреческих скульптур.
Сначала комната наполнялась гостями, а потом гости наполняли её дымом. От их стеклянных трубок пахло трупно, так же, как когда в вентиляции умер котёнок и неделю не могли придумать, кому его оттуда доставать. Долли тогда спала с открытым окном, прямо на полу у подоконника, чтобы не чувствовать вони, но всё равно хорошо запомнила этот запах и теперь каждый раз, когда гости начинали курить, убегала куда-нибудь подальше. Совсем уходить ей не хотелось, поэтому она забивалась в угол, за одно из пышных кресел, и сидела там, дыша через ткань футболки.
– Ты странная, – сказал ей тощий длинный мальчик, обнаруживший её тайник.
Он прибыл в дом со всеми, то есть был гостем, и приходился одному из мужчин в костюме сыном. В тот раз прилетело необычайно много людей, больше смеющихся и курящих, чем обсуждающих дела. Долли они нравились, особенно та, что была матерью мальчика. Она тоже была тощей и какой-то вызывающей. Только вот что именно она вызывала, Долли разобрать не могла.
Долли не хотелось общаться с мальчиком, она опасалась, что он сейчас тоже достанет трубку и испортит её отвоёванный клочок чистого воздуха зловонием.
– Уходи, – сказала она, не вынимая носа из-под футболки.
Она попробовала отгородиться от мальчика креслом, потащив его на себя, но оно оказалось слишком тяжёлым, и она шлёпнулась назад, когда её пальцы соскользнули, отпустив кожаный материал. Это явно позабавило мальчика, и он, довольный, протиснувшись к Долли за кресло, сел рядом.
– У тебя противный папа. Ты от него прячешься?
– Нет. А у тебя противная мать. От неё прячешься? – огрызнулась Долли.
– Нет, она ничего. А вот отец таскает меня повсюду с собой. Скука смертная. Он вон, – Долли высунулась из-за кресла, высматривая, на кого указывал мальчик.
В противоположном углу зала с её отцом разговаривал высокий мужчина. Он был таким худым, что казалось, будто вместо тела в костюме деревяшки. Долли резко пригнулась, когда мимо проплыла довольная дымящая девушка, и врезалась лбом в челюсть мальчика.
– Ты чего? – засопела Долли, растирая лоб.
